Самокрутка
Шрифт:
На других сборищах, а иногда и явно, публично, — слышалась речь об царственном узнике "Иванушке", как о законном.
Самой гвардии, совершившей переворот в Петров день, показалось всё "действо" на столько удивительно лёгким, что казалось можно бы завтра без всяких приготовлений совершить второе, в пользу Ивана, или в пользу цесаревича Павла Петровича.
Тем более это возможно, что Пётр Феодорович был всё-таки внук великого императора, у него было наконец его любимое и верное ему Голштинское войско. У него были (как думали тогда, но ошиблись) свои верные и преданные ему
Нынешний монарх — женщина, принцесса, и у неё не было своего войска, личного...
И гвардейцы, ещё не опомнившись от похмелья удачного петербургского "действа", рассуждали о "статских» делах. Награждённые считали себя всё-таки обиженными, а ненаграждённые были обижены, и с их языка не сходило имя "Иванушки".
Братья Орловы, вокруг которых три месяца назад группировались друзья и приятели, т.е. почти все офицеры гвардии, теперь были уже для них не товарищи, а вельможи и сановники. Дружбу сменила зависть — а зависть скоро сменилась ненавистью.
От Орловых три четверти прежних друзей отшатнулись. Явились другие коноводы, вокруг которых группировались недовольные, завидующие, обойдённые и просто праздные люди и "фрондёры", как обозвала их сама государыня.
Всё, что, бывало, недавно собирались у Григория Орлова на вечеринках, поиграть в карты или выпить и побалагурить — теперь могли являться только в известные часы его приёмов. Цалмейстера "Гришутки", доброго и весёлого малого, молодца на всякую затею и шутку, от медвежьей охоты до простой драки в трактире — не было теперь. А был генеральс-адъютант императрицы, за которым все ухаживали, от первых чинов двора до последнего офицера. Все ухаживали и все ненавидели из зависти.
Прежде, недавно, чрез этого Орлова и его братьев государыня одним словом правила и руководила всем Петербургом. Её слово, её желание, переданное чрез Орловых, было указом для всех, и все повиновались. Теперь, если государыня хотела, чтоб её желание исполнилось, надо было устроить так, чтобы Орловы, хотя бы по-видимому, были тут в стороне.
Виноваты ли были братья-богатыри, что вдруг остались одни, оттолкнули от себя самых лучших друзей и верных людей в среде гвардии. Отчасти — нет! Отчасти — да!
Если видное положение любимца Григория Орлова породило кучу завистников и все тоже метили и мечтали быть тем же, то не вина его, если нельзя было всех офицеров гвардии сделать генеральс-адъютантами.
Но, с своей стороны, Григорий и Алексей Орловы в два месяца, как если бы прошло десять лет — забыли, что они — простые русские дворяне и простые офицеры гвардии.
Честолюбие Алексея для брата Григория не имело границ. Он первый крикнул на паперти Казанского собора 30-го июня:
— Да здравствует императрица — самодержица!
Простой народ подхватил слова, а из сановников никто не посмел промолчать. И Алексей Орлов понял, оценил этот случай по достоинству.
— С ними всё можно сделать. Только покруче, да пошибче! — говорил он брату. — Так же как мы медведей бьём с маху, так и в делах государских надо. Собери ты мне все сенаты иноземные и свой в одну горницу, и я тебе заставлю их единогласно подписать резолюцию, чтоб они сами себя
И самовластье, надменность, даже дерзость с гвардейцами и полное презренье ко всем придворным явились в Алексее Орлове тотчас же, на первых же порах. А после смерти императора, Алексей уже стал мечтать о большем...
X
Первые друзья и помогатели государыни, княгиня Е. Р. Дашкова, воспитатель и пестун наследника Панин, "делопроизводитель действа" Теплов — все трое были теперь заклятые враги Орловых.
Екатерина Романовна Дашкова теперь ненавидела обоих братьев. Григорий Орлов оскорбил княгиню своей шуткой, прозвав её "наша муха", намекая на басню об мухе, которая, сидя на рогах у вола, говорила потом: "Мы пахали". Это была верная оценка действий княгини во дни переворота и, как правда, — ей глаза уколола.
Он говорил, что княгиня ограбила сестру Воронцову, любимицу покойного императора, отобрав себе всё, что было у неё: и подарки Петра, и имения, и золотые вещи, и даже платья её.
Про орден св. Екатерины, который княгиня получила от государыни одновременно с запрещением Воронцовой носить его, Орлов пошутил:
— Даже ленту Екатерининскую сграбила у сестры наша муха.
Относительно другого брата Орлова, княгиня сама поступила неосмотрительно, объявив на похоронах императора, что никогда в жизни не подаст руки Алексею Орлову, даже постарается не стоять никогда близко к нему, чтобы даже платьем своим не коснуться до него нечаянно.
Отношения княгини с государыней были натянуты, отчасти вследствие ненависти её к Орловым, отчасти и вследствие другой причины.
Императрица была раздражена словами и действиями княгини в первые же дни после воцарения. Дашкова начала было распоряжаться в столице как главный начальник города.
Государыня была слишком умна и дальновидна, чтобы не видеть княгиню насквозь. Она помнила, что княгиня, в памятную ночь на 28-е число и всё утро, осторожно просидела дома.
Когда государыня прискакала из Петергофа и явилась в измайловский полк, а затем к семёновцам и к преображенцам, и наконец в собор на молебствие, т. е. в самые критические минуты её жизни, когда все окружающие её близкие люди играли своими головами, — княгиня не была с ней. Сестра фаворитки была дома, и зная всё происходящее, не могла выйти на улицу, приехать в полк или в собор и присоединиться к царице, ссылаясь на то, что её заказанный мужской костюм не был готов. А этот костюм или мундир был бы даже и неуместен в соборе.
И Григорий Орлов после того несколько раз пошутил:
— Княгиня, портного-то перемените. Он, разбойник, опять вас в конфуз какой поставит.
Другой прежний друг — Никита Иваныч Панин, в июне месяце уже считал себя, в случае удачного переворота, "быть в правлении дел статских первой персоной". Иначе говоря, ему было обещано регентство до совершеннолетия Павла Петровича.
Сановник, наиболее поражённый криком толпы крутом паперти Казанского собора, приветствовавшей "государыню-самодержицу" — был Панин.