Самолёт Москва – Белград
Шрифт:
– Ну всё, Поля, дожили мы до светлых дней, поздравляю, – с места в карьер начал Горан.
Полина, зная его взрывной характер, спросила, как можно спокойнее:
– Что случилось? Объясни толком!
– Вот ей Богу, стыдно рассказывать… В общем, у Братислава появились женщины. Заметь, я говорю во множественном числе, и это не те девчонки, с которыми целуются его ровесники. Наш ненаглядный сыночек спит со взрослыми тётеньками! Полина, ты понимаешь, что это значит?
Полина недоверчиво протянула:
– Да ладно… Может ты всё-таки преувеличиваешь? Где он их находит-то?
– Где находит…
– Горан, у меня нет слов! Вырос мальчик, называется! Послушай, может ты, как отец, как врач, хотя бы объяснишь ему, как… Ну, как надо вести себя, чтобы эти похождения не имели последствий.
– Что-о?! Ой, Поля… Не ожидал я от тебя такого спокойствия, не ожидал, – Горан шумно засопел в трубку. – Ладно, может ты и права, под замок этого казанову всё равно уже не посадишь. Хотя, боюсь, он уже побольше меня знает про все последствия!
Полина усмехнулась: мальчик – это мальчик, с девочками всё не так просто… Откомандировав Киру на кухню, чтобы та начала накрывать стол к ужину, она отправилась в комнату сына, где застала его, перебирающим пластинки. Повернувшись к матери, Братислав пояснил:
– Хочу поставить для Киры «Богемскую рапсодию».
Полина погладила его по плечу:
– Не надо очаровывать эту девочку, ты даже не представляешь, как легко ей в тебя влюбиться. Я надеюсь, ты не позволил себе ничего такого, что можно расценить, как…
– Мама, ты за кого меня принимаешь?! – раздраженно оборвал её Братислав, вернув пластинку на место. – Кира не моя чашка чая, можешь не переживать за свою подопечную ни сейчас, ни впредь.
– Что значит не твоя чашка чая? Она тебе совсем не понравилась? Почему? Да, сейчас она нескладный подросток, но года через два станет очень красивой девушкой! – возразила Полина, обидевшись за Киру.
Братислав недоумённо развёл руками:
– Я тебе поражаюсь, Полина! То ты боишься, как бы я твою Киру не совратил, то чуть ли не сватаешь. Так вот, расставим все точки над i, между таким мужчиной, как я, и такой, как она, не может быть ничего общего. Никогда. Извини, я не буду ужинать, мне надо работать.
У него остался неприятный осадок после разговора с матерью. Кому нужна эта зашуганная, чудаковатая Кира! Честно говоря, ему было немного не по себе разгуливать по Москве с девушкой, одетой в клетчатое пальто с кроличьим воротником. О, боже, когда это он успел стать таким снобом?!
Пока Полина Аркадьевна и Николай Иванович разговаривали в кабинете, пока Кира угощалась тортом на профессорской кухне в компании его дочери Ирины. Ирина была чуть старше Киры, но общалась запросто. Хорошо воспитанная московская девочка из интеллигентной семьи.
– Поля, ты хоть представляешь какой у нас конкурс? Какие детоньки к нам поступают? Да я тебе уже сейчас могу сказать, кто из них точно станет студентом, извини, фамилии называть не буду, – Николай отпил кофе из крохотной чашки тонкого фарфора и зажмурился от удовольствия.
Полина, покачав головой, ответила с легкой досадой в голосе:
– Послушай, но нельзя же так! Вы в своем институте пишете учебники, составляете методички, где чёрным по белому написано, как прекрасно
Николай примиряюще поднял руки:
– Не горячись, Полина. Простые ребята у нас тоже учатся, но они все отработали в школах по нескольку лет, активно вели комсомольскую работу, почитала бы ты их характеристики! Боюсь, мне такую не напишут. Пойми, истфак – это политика, кого попало на идеологический фронт не берут. Наши студенты – будущая номенклатура. Что касается твоих упрёков, да, революция широко открывает двери на лестницу, ведущую на самый-самый верх. Мой прадед был бурлаком, дед гнул спину в Сормове на заводе, отец стал инженером, ну, а я, как ты помнишь, профессор. Так неужели я отправлю своих детей в кузнецы, токари или клёпальщики? Дверь прикрыта, осталась щёлочка. Но и эта щёлочка дорого стоит в стране с тысячелетней историей рабства. Поля, милая, не забывай, пока мой прадед тягал баржи по Волге, твои предки были рабовладельцами. Да, самыми натуральными рабовладельцами, и не одну сотню лет. А теперь ты встаешь в третью позицию и заявляешь, как плоха Советская власть, не обеспечила за полвека всем равных возможностей!
Полина Аркадьевна махнула рукой, что толку спорить с историком? Николай Иванович продолжил:
– Чем твоей Кире не нравится местный ВУЗ? И потом, она сама-то хочет стать историком или педагогом?
Полина улыбнулась:
– Николай, я просто хочу дать девочке шанс на другую жизнь. Она любит историю, литературу, но что из этого может получиться, пока не понятно, как и у всех гуманитариев. Так ты сможешь помочь?
Николай задумчиво потёр подбородок:
– Значит, так… Ничего обещать не буду, всё зависит от того, как она будет готова. Я дам тебе телефон своей аспирантки, конечно, полноценного репетиторства не получится, но чем сможет – поможет, и возьмёт по-божески. Что ж, дерзайте!
Полина подошла к Николаю, положила руки ему на плечи и, нагнувшись к уху, шепнула:
– Спасибо, ты настоящий друг!
Женщина выпрямилась, подошла к окну, на другом берегу Москвы-реки виднелись башни Кремля. Подумав, что такой открыточный вид из окна дорогого стоит, она спросила Николая:
– Как думаешь, скоро всё рухнет?
Профессор вздохнул:
– Скоро. В трюме уже вода.
Ей опять не спалось, она уже вся извертелась на узкой, верхней полке купе. Кира всегда считала себя безвольным человеком, тем, кто просто плывет по течению. Разве можно сравнить её с молодогвардейцами, Зоей Космодемьянской или Гулей Королёвой? Нет, конечно, нет…
Она делала то, что говорили другие: мама, сестра, учителя. Нянчилась с братом. Писала сочинения на заданную тему. Послушно ходила на хор для массовости, хотя не имела ни слуха, ни голоса. Она всегда была тихой и скромной девочкой, и только сейчас начинала понимать – её будущее зависит от неё самой, и только от неё. Кира сравнила себя с человеком, который долгие годы был прикован к инвалидному креслу и вдруг снова почувствовал мускульную силу своего тела. Это было в новинку: осознавать свои желания, ставить цели и двигаться к ним.