Самоубийцы. Повесть о том, как мы жили и что читали
Шрифт:
В 1944-м из-под ахматовского пера выходят строки, неспособные потрясти только камень:
Сзади Нарвские были ворота, Впереди была только смерть… Так советская шла пехота Прямо в желтые жерла «берт». Вот о вас и напишут книжки: «Жизнь свою за други своя», Незатейливые парнишки — Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, Внуки, братики, сыновья!Что
Конечно, и тут причина охаивания на поверхности. У поэта, который раз навсегда признан чуждым, не может быть правильных чувств, совпадающих с патриотизмом всего народа. Если же правильность померещилась, отгони наваждение, любым способом докажи, что и тут притаилась чуждость. Вверься логике абсурда — именно так: у него, у абсурда, логика очень даже есть.
Известна история ареста и заключения Николая Заболоцкого. Чуть не сказал: удивительная история, но удивляться опять же нет оснований.
В конце 1937 года арестовали поэта Бенедикта Лифшица. Человек безусловно порядочный, он, обезумев от пыток, подписал показания о существовании троцкистско-бухаринской группы писателей, которая держала связь с троцкистским парижским центром через жену Ильи Эренбурга, выезжавшую за границу с мужем.
Роль главы группы антисоветчиков была предназначена Николаю Тихонову — вот как близко от топора находился будущий литературный вельможа.
Под прикрытием Тихонова, сообщал несчастный Лифшиц — пули, конечно, не избежавший, — «Ахматова долго протаскивала переиздания своих реакционных стихов, Мандельштам переиздавал в Гослитиздате сборник антисоветских произведений. …В стихотворном отделе „Звезды“, редактируемом непосредственно Тихоновым, появилась издевательская поэма Заболоцкого — „Торжество Земледелия“…»
Список врагов продолжила в своих показаниях и арестованная поэтесса Елена Тагер:
«Вокруг Тихонова Н. С. примерно с 1931 г. группировались антисоветски настроенные писатели: Заболоцкий Н. А., Корнилов Б. П., Добычин Л. И., О. Мандельштам…»
Судьбы всех четырех были решены или предрешены. Бориса Корнилова расстреляли. Добычин с отчаяния утопился. Мандельштама сгубили в лагере. Пошедший тем же путем Заболоцкий, конечно, ни минуты не сомневался, что уж Тихонова-то, определенного в главари, в живых не оставили. Пока в дальневосточном лагере на глаза ему не попался обрывок газеты «Правда», предназначенный на раскурку. А там — сообщение: Тихонов Н. С. награжден орденом Ленина.
Незачем говорить, что и Илья Григорьевич Эренбург не перестал выезжать за границу. Не тронули и его жену.
Что это?
Конечно, небрежность. Наспех и начерно состряпанное дело. Игра, которую потом, получив указание свыше (этого, дескать, пока не трогать), переиграли. Но в целом, в принципе — именно логика. Всегда должна быть готова почва для посадки, как нас учит или, по крайней мере, дает понять мудрый садовник товарищ Сталин.
Почву рыхлили и удабривали на всякий случай:
«В этой киноповести, мягко выражаясь (мягко! — Ст. Р.), ревизуется ленинизм, ревизуется политика нашей партии по основным, коренным вопросам. …Откровенный выпад против политики партии. …Что он имеет
Или:
«В стихотворении „Кого баюкала Россия“ Сельвинский клевещет на русский народ, утверждая, будто бы душа русского народа обладает какой-то „придурью“ и пригревает уродов. …В пошлейшем, враждебном духу советских людей, стихотворении „Эпизод“ дается клеветнически-извращенное изображение войны… ЦК ВКП(б) предупреждает т. Сельвинского, что повторение подобных ошибок поставит его вне советской литературы».
«Разоружение советских людей…» — это в 1944-м, в год войны. «Враждебность духу советских людей…» Вполне достаточно, чтобы стать строкой приговора, вынесенного трибуналом по законам военного времени и ставящего осужденных к стенке. Добавим также упорный слух, будто за помянутого «урода», которого у Сельвинского сердобольно пригревает природа России, лично обиделся Сталин. Принял «урода» на свой счет.
Что ж, все может быть. Именно в это время вождь настойчиво напоминает, что — он не нацмен, пришедший со стороны, а принадлежит к народу первому среди равных. Тем более, выходит так складно: русские — первые среди равных народов, он сам, Сталин, — первый среди равных русских.
Как бы то ни было, Довженко, ревизовавший — по мягкому выражению партийного документа — не что иное, как ленинизм, остается жить. В опале, но жить. И Сельвинский все еще «т.», а не «гражданин подследственный».
Били — однако не до смерти, не убивая, — тех, кого нельзя было заподозрить в недостаточной преданности родине, партии и лично товарищу Сталину. По пословице: бей своих, чтоб чужие боялись? Возможно, и так. Хотя чужим — Ахматовой, Пастернаку, Платонову — должно было быть страшно и так; нет, и своих надо было держать в состоянии панической неуверенности, то сражая внезапной немилостью, то изумляя внезапно подаренным орденом.
И вот:
«Запретить к постановке в театрах пьесу Леонова „Метель“, как идеологически враждебную, являющуюся злостной клеветой на советскую действительность».
Сколько ночей протрясся советский классик в ожидании стука в дверь? Но — пронесло.
Бит и Твардовский — за прозу «Родина и чужбина».
И Фадеев — за «Молодую гвардию», уже после Сталинской премии за нее (вождь недоглядел, а потом спохватился). Но остается на высшем литературном посту.
Крепко выруган Симонов за «Дым отечества», однако и он не теряет сталинского расположения, что выражается в личном заказе на пьесу против «космополитов».
В «Правде» рукой профессионального палача Бубеннова высечен Катаев, не угодивший романом «За власть Советов» (впрочем, по слухам, палач потом слегка сожалел о своей экзекуции. Я, говорит, думал, если он из Одессы, то, значит, еврей…).
Заметим: у несмертельно битых было одно общее качество — талант. А он, как все, способное на неожиданность, нуждается в постоянной острастке.
Кто никогда не попадал в опалу, так это — Кочетов, Грибачев, Софронов, Бубеннов, Бабаевский, подобные им; плагиатор Суров и тот, как я писал, погорел главным образом потому, что повел себя чересчур своевольно, нарушил закон круговой поруки и был брошен своим покровителем Софроновым.