Самозванцы. Дилогия

Шидловский Дмитрий

– В машине, – сухо обрубил генерал.

У подъезда, прямо под знаком «остановка запрещена», их ожидала белая «Волга» с включенным двигателем. Впереди рядом с водителем сидел огромный мужчина в полевой военной фор-ре с погонами подполковника.

Генерал распахнул перед историком дверцу и жестом пригласил садиться в машину. Когда «Волга» тронулась, Селиванов представил подполковника:

– Знакомьтесь, это Вадим Васильевич Крапивин. Он ознакомит вас с деталями дела. Но для начала я хочу у вас кое-что уточнить. Скажите, вы допускаете возможность

существования машины времени?

Чигирев удивленно посмотрел на генерала.

– По-моему, это фантастика, – пробурчал он.

– А если бы вы узнали, что в ходе научного эксперимента нам удалось открыть «окно» в прошлое, что бы вы сказали?

– Я бы сказал, что это величайшее открытие, – медленно проговорил историк. Во рту у него неожиданно пересохло. – Оно несет огромные возможности для изучения прошлого.

– И огромные опасности для настоящего, – добавил Селиванов. – Вадим Васильевич, расскажите, пожалуйста, Сергею Станиславовичу, с чем связан его вызов в наше ведомство.

Крапивин рассказал. Чигирев слушал внимательно, лишь иногда задавая уточняющие вопросы. Первое волнение улеглось, и теперь историк лишь лихорадочно соображал, каковы могут быть последствия тех событий, о которых ему рассказывал подполковник. Было ясно, что розыгрышем и шуткой происходящее назвать нельзя. Но и в услышанное верилось с трудом. Когда Крапивин, наконец, дошел до эпизода с засадой и замолчал, Чигирев откинулся на сиденье и, растягивая слова, произнес:

– Да, наломали вы дров.

– Сами знаем, – проворчал Крапивин. – Если бы я не перекрестился тремя пальцами…

– Это бы вас не спасло, – прервал его историк. – Если вы действительно попали в период правления Федора Иоанновича или Бориса Годунова, то уже отсутствие бороды делало вас чужаками для местного населения.

– Какой бороды? – не понял Крапивин.

– В допетровской Руси мужчины должны были носить бороды, – пояснил Чигирев. – Это было признаком особого достоинства. Лишиться бороды было позором. Кроме того, в это время традиция брить бороду была характерна для поляков и шведов, противников в недавней войне. Так что появиться в русской деревне без бороды означало примерно то же, что прийти в послевоенный советский колхоз в форме офицера вермахта.

Крапивин тихо присвистнул.

– А почему вы считаете, что мы попали именно в этот период? – уточнил Селиванов.

– Именно в эти годы жил Федор Никитич Романов, отец будущего царя Михаила Федоровича. При Иване Грозном он был еще слишком молод. А в тысяча шестисотом году попал в опалу и был пострижен в монахи под именем Филарета. Так что, скорее всего, вы побывали в девяностых годах шестнадцатого века. Если это действительно наш мир, а не альтернативный. Но тогда я вообще умываю руки.

– Понятно, – кивнул Селиванов. – Но вот руки умывать не надо. Вам еще с пленным предстоит побеседовать.

– С каким пленным? – опешил Чигирев.

– Мы пленного взяли, – как-то недовольно проговорил Крапивин.

У тяжелой, обитой железом двери, рядом с которой дежурил автоматчик,

Селиванов остановился.

– Вадим, ты не пойдешь с нами, – приказал он. – Пленный и так отказался с тобой разговаривать. Твое присутствие может всё испортить. Жди нас здесь.

– Есть, – козырнул подполковник и отошел в сторону.

– Напоминаю, – глаза генерала впились в Чигирева, – наша задача: вытянуть как можно больше информации.

– Угу, – кивнул тот.

У историка давно уже сосало под ложечкой от ощущения важности предстоящего события. Грядущая беседа с человеком из Руси шестнадцатого века вселяла в него благоговейный трепет и страх.

Часовой распахнул дверь, и Селиванов с Чигиревым вошли в полутемную комнату с небольшим зарешеченным окном под потолком. Очевидно, это была гауптвахта секретного объекта. С деревянных нар, прикрепленных у левой стены, на них уставился здоровый бородатый детина со всклокоченной бородой, одетый в холщовую рубашку, порты и кожаные сапоги. На вид ему было лет двадцать семь – тридцать. Увидев вошедших, он истово перекрестился двумя перстами и зашептал какую-то молитву. Дверь за Селивановым и Чигиревым закрылась, и они остались наедине с пленником.

– Здрав будь, добрый человек, – стараясь выглядеть как можно радушнее, произнес Чигирев. – Меня зовут Сергеем. А это, – он показал на Селиванова, – боярин Андрей Михайлович Селиванов. А тебя как звать?

– Ивашка я. Боевой холоп боярина Федора Никитича Романова, – после небольшой паузы ответил пленник.

При словах «боевой холоп» Селиванов невольно улыбнулся, но историк еле заметным покачиванием головы дал ему понять, что ничего удивительного в этом термине нет.

– Знаем мы, что пленили тебя недобрые люди, – продолжил Чигирев, – и хотим вернуть тебя домой. Но знай, что находишься ты сейчас очень далеко от родины. И даже время здесь мерится по-другому. Потому скажи нам для начала, какой год сейчас в твоей земле.

Ивашка изумленно посмотрел на вошедших, почесал затылок и произнес:

– Дождливый год. Урожай плохой будет.

– Да нет, от сотворения мира,[5] – поправился Чигирев.

Ивашка снова почесал в затылке.

– Про то попы знают, – сказал он наконец. – А мы люди простые, грамоте не обученные.

Чигирев и Селиванов переглянулись.

– А скажи, сыночку Федора Никитича, Михаилу, сколько нынче годков? – нашелся наконец историк.

Глаза у пленника заблестели от ярости.

– Так ты супротив дитяти благодетеля нашего зло удумал, колдун! – вскричал он и медведем попер на Чигирева.

Через мгновение на горле у историка сомкнулись крепкие пальцы, а сам он под напором грузного тела рухнул на пол. Один за другим грохнули два выстрела, и хватка Ивашки ослабла. С трудом отвалив тяжелое тело, Чигирев приподнялся на локтях. Его душил кашель. Над ним стоял Селиванов с пистолетом в руках. Дверь с грохотом распахнулась, и в комнату вбежал Крапивин. Наклонившись над Ивашкой, он быстро нащупал артерию и, взглянув на генерала, процедил: