Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь
Шрифт:
Было неуютно.
– Я знаю английский язык, - сказал Фитиль.
– И начал изучать китайский.
– Давно начали? Почему именно китайский?
– Уже месяц. Случайно достал учебник.
– Понятно, - сказал Гошка.
– Тогда мы не пропадем.
Этот медик получил назначение к кавалеристам и теперь догонял их.
Приближалось предместье.
– Я могу пригодиться, - сказал Фитиль.
– Помолчи, - сказал Панфилов. Часть домов горела.
Маленький "виллис" жужжал по неуютным улицам.
Серые высокие дома обступали машину, а что в этих домах?
Танки и конники как сквозь землю провалились. Притормозили на
– Тайпинлу, - прочел Фитиль название улицы.
На углу, сунув руки в рукава, стоял худой кореец. Он смотрел на них, потом улыбнулся. Они тоже. Кореец сошел с тротуара и подошел к ним. Ему с грехом пополам объяснили, что ищут сквозной проезд через город. Он помахал у Гошки перед глазами рукой и сказал, что ехать туда не надо. Но ему сказали, что надо.
Тогда он начал объяснять, где проехать и куда повернуть, но понять было невозможно, и он ушел в ворота.
– Так, - сказал Панфилов.
– Что будем делать?
Но тут кореец вернулся, держа в руках некий предмет, глядя на который Гошка задохся от зависти. Этот парень нес мечту благушинского детства - маузер в деревянной кобуре. В фильмах о гражданской войне такие маузеры носили комиссары.
И стреляли, положив тяжелый ствол на сгиб локтя левой руки.
Кореец втиснулся в машину, махнул рукой, куда ехать, а Гошке было двадцать два года, и он смотрел, как этот парень вытащил длинноствольный маузер и насадил его на деревянную коробку, которая сразу стала прикладом, и умирал от зависти и твердо решил, когда все кончится, выменять этот маузер на что угодно. Гошка потом видел много маузеров, даже отряды маузеристов видел, оказалось - удобная штука для уличных боев. В Маньчжурии обнаружили кучу старого оружия, свезенного Со всего света. Бульдоги, браунинги, смитвессоны, даже мексиканские винтовки (дальность боя небольшая, но настильность отличная - пуля летит почти без траектории, поэтому ковбои так метко лупят из винтовок, почти не прицеливаясь), у одного старшины был даже американский морской кольт и к нему четыре патрона, которые старшина свято берег, кольт болтался у него на длинных ременных лямках где-то под коленом и стрелял с пушечным грохотом. Но этот маузер в деревянной кобуре совсем другое дело. Гошка видел, как кореец насаживает маузер на приклад, и хотелось, как в кино, кричать: "Красные, красные!" - и, положив ствол на согнутый локоть и повернув фуражку козырьком назад, палить за правое дело.
Парень показал, куда сворачивать, и "виллисок" жужжал по пустынным улицам.
Они кружились и кружились, пока не выскочили на вокзальную площадь с огромной клумбой посредине. Разбитый вокзал дымился.
И тут стало понятно, почему кореец отговаривал их ехать через город. Из вокзала начали выскакивать люди.
– Японцы, - тихо сказал Фитиль.
– Заткнись.
Их чуть не выбросило, когда сержант тормознул. И только когда "виллис" стал задом уходить за клумбу и этот парень начал палить из маузера, японцы открыли огонь.
Развернувшись, машина помчалась вправо, в сторону шоссе, к сопкам. Отстреливаясь, выскочили на противоположную окраину города. Справа тянулись одноэтажные каменные бараки.
Обошлось бы без единого выстрела, если бы этот парень не начал стрелять. Наверно, у него для этого были серьезные причины. Пуля попала прямо в голову, и кровь стекала черной змейкой по пыльному борту машины. Он был убит.
– А тебя сильно?
– спросил Гошка Фитиля, у которого намокала - гимнастерка выше локтя.
–
"А он, кажется, ничего", - подумал Гошка.
Они рассчитывали, что догонят здесь танки, но танков не догнали, а отступать было некуда. Возвращаться к вокзалу тоже почему-то не хотелось.
И вот впереди возник каменистый двор, по обеим сторонам ворот торчали бетонные будки с бойницами, а у бревенчатых козел, оплетенных колючей проволокой, стоял часовой в каскетке. За плечами у него был ранец с притороченным шерстяным одеялом. Видимо, они собирались сниматься с места.
– Не замедляй хода, - сказал Панфилов сержанту. У него стало холодно где-то в животе. Отступать было некуда.
– Ребята… - сказал он.
– Чище… Авторитетней…
Автоматчики кивнули. "Виллис" с шиком взвизгнул тормозами. Не торопясь они вылезли и вперевалочку пошли к воротам, держа автоматы стволами вниз.
Часовой стоял неподвижно. Памфилий взял его на мушку. Автоматчики откинули козлы.
Часовой что-то крикнул тонким голосом, не поворачивая головы, и на крыльцо с бетонным парапетом выскочил стриженный под нуль жандармский подполковник. Увидев русских, он оскалился и сошел вниз, надевая фуражку. Остановился. Вытянул руки по швам и резко мотнул корпусом вперед. Поклонился и застыл. По-английски и по-китайски Панфилов с Фитилем повторяли ему одну и ту же фразу, одну и ту же мысль: "Город занят советскими войсками. Предлагаю сложить оружие". Жандарм долго молчал.
Потом сказал:
– Я гувурю пу-русски.
И отстегнул саблю и пистолет.
Часовой уронил винтовку. Подполковник посмотрел на него, тот поднял свою "Орисаку" и прислонился к стене.
И тут подполковник что-то крикнул.
Памфилий до сих пор помнит, что когда подполковник что-то крикнул, в мозгу пришла отчетливая мысль: "Вот теперь влипли".
Гошка потом спрашивал у ребят - у них возникла та же самая мысль. А когда на крыльцо начали выскакивать солдаты в желтой форме, у всех, и Гошка потом спрашивал об этом, возникла другая мысль, основная: "Ну, теперь надо держаться".
Когда человек думает так, он изгоняет страх и не боится. Потому что в нем возникает не гордыня - чувство вонючего превосходства, а гордость за то, что он человек и не может иначе.
Солдаты построились, глядя на своего подполковника. Полурота солдат в походном снаряжении. И Гошка подумал: "Только не молчать, а то ноги станут ватными и будет труднее".
– Приказывайте сложить оружие. И подполковник приказал.
– Ну… - сказал Панфилов и пошел к ним.
Песок скрипел под Гошкиными подошвами, было светло и просторно, и воздух был летний и сладкий, чуть-чуть с дымкой, как на даче. Памфилий подошел к крайнему, взялся за винтовку и дернул к себе. Но солдат привык ее крепко держать и только качнулся вперед.
– Ну… - сказал Памфилий, посмотрев в его вытаращенные глаза, и потрепал его по руке, сжимавшей винтовку.
Солдат открыл рот, как рыба на песке. И тут на секунду Памфилию показалось, что он рехнулся, у него появилось ощущение, что он однажды уже проделывал это. Хотя он знал твердо, что никогда не был в Маньчжурии и не разоружал японских жандармов. И Памфилий, вырвал у солдата винтовку и швырнул ее на середину плаца.
Она с лязгом ударилась о камни.
Этот звук решил все. Как будто они вдруг поняли, что оружие можно швырять на землю.