Самшитовый лес
Шрифт:
– Нет, Спартак, - сказал Аркадий Максимович.
– Есть сведения, что Савмак был фракиец и Спартак был фракиец царского рода.
– Ну и что?
– А первого босфорского царя звали Спартак. И еще были цари с таким именем. Вся династия называлась Спартокидами. Это все здесь было, в Керчи, где мы сейчас с вами на асфальте стоим. Пойдемте на уголок по рюмочке выпьем.
– По рюмочке мне мало. И потом, я пью только вечером, - сказал Сапожников.
– Вы что же, предполагаете, что Савмак и Спартак одно лицо?
– Я вижу, вас ничем не удивишь, - сказал Аркадий Максимович.
– Нет, не одно лицо,
– Вы сказали, что Савмак Спартаку в отцы годится.
– Не морочьте мне голову, слышите?
– бледно улыбнулся Аркадий Максимович.
– Не морочьте мне голову.
– А чего вы, собственно, испугались?
– спросил Сапожников.
– Либо Спартак сын Савмака, либо нет. Что-нибудь одно подтвердится.
– Чудовищно, - сказал Аркадий Максимович.
– Чудовищно.
– Не понимаю вас, - сказал Сапожников.
– Невозмутимость ваша чудовищна!
– сказал Аркадий Максимович. Ну, если вы такой невозмутимый, то я вам скажу, какое слово я прочел в тринадцатом фрагменте: Поклянитесь мне, что до конца реставрации вы никому об этом не скажете.
– Да не мучайте вы себя. Говорите, - сказал Сапожников.
– а то вас разнесет.
– Да, разнесет, - сказал Аркадий Максимович и улыбнулся светло и отрешенно, как будто вышел ранним утром на загородное шоссе и с обочины до него долетел запах земляники.
– В тринадцатом фрагменте я прочел слово: я несколько раз проверил себя, и это был не сон и не описка. Я прочел слово "Атлантида".
– Забавно, - сказал Сапожников.
"...Ксенофонт был в то время уже другом одного человека из племени Танаитов, который был сыном управляющего рынком, где продавали рабов. И потому Ксенофонт носил хорошие одежды. Но он все так же любил снимать сандалии и ступать по мягкой пыли посредине дороги. И сердца людей холодели от бессильной ненависти, когда люди видели, как при каждом шаге пыль поднималась фонтанчиками между пальцами его коротких ног. Потому что много людей уже делали то, чего хотел он. Хотя каждый из них думал, что делает нечто против его желания.
– Отец, почему, ответь, все идет на пользу этому пришельцу?
– спросил я однажды своего отца.
– Потому что он умеет вызывать ненависть к себе, - ответил отец.
– Мы ненавидим его и хотим поступить наперекор его желаниям. А когда поступаем так - оказывается, что он именно этого и добивался.
– В таком случае надо поступать так, как он хочет...
– Он всегда хочет того, что нам во вред. А кто же решится поступить себе во вред?
– Но ведь, когда мы идем наперекор его желаниям, вред для нас еще больший?
– сказал я.
– Ослепленные ненавистью, мы не видим этого своего будущего.
– Значит, он знает наше будущее?
– спросил я.
– Он знает нас..."
Все устали до чертиков и поэтому встречать Глеба посылали Сапожникова. Но потом доктор Шура тоже решил пойти, и остальные вдруг сразу согласились, что это правильно. И Сапожников понял - мало чести Глебу, если его будет встречать Сапожников. А потом еще кто-то потянулся, но третьего Сапожников не запомнил. Получилась некая процессия. Вот мера отношения к Глебу - три человека, его должны встречать, меньше нельзя, больше -
– Ни к чему, - решил доктор Шура.
Но потом сонно прищурился и купил георгин, но уж всю дорогу разговаривал только с третьим, которого Сапожников не запомнил. Глеб вышел из автобуса загорелый и усталый, расцеловался с доктором Шурой и стал платком вытирать шею под расстегнутым воротничком.
– Ну, здравствуй, - сказал он Сапожникову.
Сапожников заулыбался и пожал ему руку и понял, что от него все чего-то ждут. Если уж он здесь, то должен оправдать свое присутствие.
– Глеб, этот георгин Сапожников купил, - сказал доктор Шура.
– Не купил, - сказал Сапожников, - предложил купить.
Чужая слава ему была ни к чему.
Он весь похолодел и изготовился. Печальная практика его жизни подсказывала - когда ему начинали воздавать должное и хвалить за пустяки, это означало, что он должен будет породить некий важный для них безымянный ответ, который они авторски унесут в клюве. Что и воспоследовало.
– Тебя очень хвалил Филидоров, - сказал Глеб.
– Говорят, ты опять до чего-то додумался?
И в первый раз Сапожников не разозлился, не отчаялся, а просто не захотел ответить. Не захотел, и все. Надоело быть кормушкой. Чересчур дорого ему достались эти идеи. Щедрость - это, конечно, хорошо, но зачем же плодить паразитов.
– Не скажу, - подумав, ответил он.
– То есть как?.. Почему не скажешь?
– Не хочу, - сказал Сапожников и почувствовал, как светлеет у него на душе, как занимается веселая озорная заря простых ответов, какая легкость и как пахнет травой.
– Не хочешь?..
Сапожников сказал: "Отдайте мой георгин".
Он отнял у них огромный цветок вишневого цвета, но без запаха и, стало быть, без воспоминаний, красивый сам по себе, а не потому, что торчит в ихнем букете, и пошел по улице. А через семнадцать шагов его догнал третий.
– Они спрашивают, что же все-таки произошло?
– сказал третий.
Это был Толя, физик, он любил таких людей, как Сапожников. И это ему зачтется.
– Я хочу сам быть автором своих идей. Я устал от паразитов. Они затронули главный фактор, - сказал Сапожников.
– Так и передать?
– Так и передай.
– Ну, я думаю, они и сами догадаются, - сказал Толя, глядя в землю.
– А тебе спасибо.
И Толя не стал возвращаться, а двинулся куда-то в сторону, и Сапожников пожалел, что так и не успел его разглядеть и запомнить. Но разве всех разглядишь в такой суматохе на площади. "...Я в то время был уже крепкий, и отец дал деньги одной вдове, чтобы она меня обучала, как быть с женщиной. Тело мое проснулось, и я стал как безумный. Лето было жаркое в тот год, и пшеница опять поднялась в цене, царю Перисаду привезли коней из Бактрии, но не самых лучших. Рабы стали дешевы. В храме Сераниса нашли мертвую змею больших размеров. Жену мою звали Кайя. Ей было столько лет, сколько мне. Голос ее был подобен голосу четырехлетнего ребенка а тело как у взрослой женщины, но светлее тех, кого я знал до нее".