Самшитовый лес
Шрифт:
– Ну почему же вы так мучаетесь и страдаете, Аркадий Максимович? спросил Сапожников.
– Ведь если вам пришла в голову мысль, то ведь она же пришла вам в голову почему-нибудь?
– Так-то так...
– ответил Аркадий Максимович.
– Ведь ничего из ничего не рождается, закон сохранения энергии не велит. Вот спросите у профессора. Все из чего-нибудь во что-нибудь перетекает, - сказал Сапожников.
– Значит, были у вас причины, чтобы появилась эта мысль. Вот и исследуйте все это дело, если оно вас волнует. Почему вы должны отгонять ее от себя, как будто она
– Так-то оно так, - сказал Аркадий Максимович.
– Но вокруг проблемы Атлантиды образовался такой моральный климат, что ученого, который за нее возьмется, будут раздраженно и свысока оплевывать, как будто он еще один псих, который вечный двигатель изобрел.
Филидоров засмеялся.
– Ну и что особенного, - сказал Сапожников.
– Я вечный двигатель изобрел.
– То есть как?
– спросил Аркадий Максимович.
– Вы же сами говорите, что энергию нельзя получить из ничего?
– А зачем ее брать из ничего?
– спросил Сапожников.
– Надо ее брать из чего-нибудь.
А Филидоров только крякнул.
– Но тогда это не будет вечный двигатель.
– Материя движется вечно. Если на пути движения поставить вертушку, то она будет давать электричество.
Аркадий Максимович догадался сам про себя, что Сапожников говорит серьезно, и посмотрел на него с испугом.
– Однако вернемся на землю, - сказал Филидоров и посмотрел на часы. Ну, что у нас на земле?
Часы на земле показывали без десяти полночь.
– Пора... В дом отдыха не пустят, - сказал Аркадий Максимович.
– На земле у меня трудности... Я не выдержал нервного напряжения, и мне достали путевку.
– И заторопился: - И жена от меня, кажется, сбежала, и вообще!
– Что вообще?
– спросил Сапожников.
И Филидоров тоже поднял голову от своего светящегося циферблата. Потому что слово "вообще" Аркадий Максимович выкрикнул.
И тут Аркадий Максимович заговорил медленно и наизусть:
– Я, Приск... Сын Приска...
...Я, Приск, сын Приска, на склоне лет хочу поведать о событиях сокрушительных и важных, свидетелем которых я был, чтобы не угасли они в людской памяти, столь легко затемняемой страстями.
Сегодня пришел ко мне владелец соседнего поместья и сказал:
– Приск, запиши все, что ты мне рассказывал. Оно не идет у меня из ума и сердца. Ходят слухи о новом нашествии савроматов, я буду прятать в тайники самое ценное имущество. Но кто знает, что сегодня ценно, а что нет, когда люди сошли с ума и царства колеблются. Запиши, Приск, все, что ты мне рассказывал, и мы спрячем свиток в амфору, неподвластную времени, и зальем ее воском, выдержанным на солнце, который употребляют живописцы из Александрии. И зароем в землю в неприметном месте, чтобы, когда схлынет нашествие или утвердится новое царство, можно было продать твое повествование новому властителю. Потому что опыт жизни показывает, что...
...Бульдозерист Чоботов собрал осколки глиняного старинного горшка, лежавшие на вывороченной им куче земли, и немножко подумал - стоит ли связываться. И так уже план дорожных работ трещал по швам,
Аркадий Максимович пришел и долго кудахтал и причитал, зачем Чоботов собрал черепки с кучи, а не позвал его сразу сфотографировать, как они лежали все врозь, и все такое.
Чоботов стал есть ставриду, потому что он любил есть ставриду, а Аркадий Максимович начал по-собачьи рыться в развороченной земле и махать своими кисточками, и стало ясно, что дорогу они продолжат примерно лет через двадцать, аккурат по второму кварталу двухтысячного года.
А потом Чоботов доел ставриду и увидел, что Аркадий Максимович сидит на земле, вытянув ноги, держит в руках коричневые бумаги и плачет.
Море было спокойное в этот вечер, а над горой Митридат стояло неподвижное розовое облако.
...И Аркадий Максимович рассказал про бульдозериста Чоботова и про древнюю рукопись, выкопанную в районе Керчи во время земляных работ в районе города Пантикапея, столицы великого Боспорского царства, которое тыщу лет как сгинуло и теперь его только раскапывать, и что это было не где-то в греческих или римских краях, а тут, под боком, на нашей территории, и туда ходит транспорт и можно купить билет.
– Море было спокойное в тот вечер, - сказал Аркадий Максимович.
– И над горой Митридат стояло розовое облако.
Сапожников с Филидоровым просидели всю ночь, разговаривая о том о сем, и оба не могли остановиться. Разговоры мы пока опустим.
Скажем только, что, когда профессор ушел, Сапожников пролежал до рассвета на теплой траве, что росла на берегу там, где кончалась, а потом пошел искать Аркадия Максимовича.
Когда он приплелся к дверям его номера, оттуда вышла женщина и остановилась на пороге.
Солнце просвечивало ее всю, и Сапожников понял, что это не женщина, а блюдо. Лучшие кулинары всего света потрудились, чтобы у каждого при взгляде не нее возникал волчий аппетит. Сервировка ее дышала духами и туманами, и было показано все, что нужно показать, и было прикрыто все, что нужно прикрыть. И Сапожников сообразил, что это и есть жена Аркадия Максимовича, только когда услышал его голос.
– Я не лакомство, - говорил Аркадий Максимович.
– И не котлетка, понятно? Я человек и к тебе отношусь как к человеку... Если ты станешь некрасивой или больной, это я как-нибудь переживу... А вот если ты обезьяной станешь - тут все... конец...
– Я тебя так любила...
– сказала жена.
– Так любила... А ты убил мою любовь...
Из комнаты раздался собачий лай.
Она закрыла дверь. Погасла. И тяжелыми шагами ушла по коридору.
Когда Сапожников вошел, Аркадий Максимович стоял на четвереньках, задница его был отклячена, а пластиковый передник свисал с шеи строго вертикально. Он черпал антикварной ложкой суп из миски, облизывал сам и протягивал трехногой собачке.
– Ешь, ешь - говорил он.
– Делай вот так, ешь: