Самшитовый лес
Шрифт:
– Рыбы там поедим, - сказал Генка Фролов.
– А зачем?
– спросил Сапожников.
– Ты рыбу любишь?
– Неважно, - сказал Генка.
– В каждом месте надо есть то, что оно производит.
– В общем-то правильно.
– Но это не главное: Главное, там кековское пиво.
– Какое
– Кековское: Там есть такое место Кеково. Совхоз или колхоз - они пиво производят даже ларьки в городе есть.
– А чем оно замечательно?
– спросил Вартанов.
– Говорят - с четвертого стакана ломаются. Чудо, а не пиво.
– Откуда
– спросил Сапожников.
– Живу, - ответил Фролов.
"...Полак, сын Скилура, напал на Херсонес, и жители его просили помощи у царя Митридата Евнагора. В то время Митридат владел уже Югом и Востоком Понта Евксинского, а теперь он пожелал захватить наши берега. Митридат послал Диофанта с флотом, и тот разбил скифов Полака и тавров и вернулся в Понт.
Но через год скифы снова напали на жителей Херсонеса, и Митридат снова послал Диофанта, и тот разбил скифов в Каркентиде в жестокой битве мечей и занял Скифию, города и столицу их Неаполь. Но Херсонес перестал быть свободным и подпал под силу Митридата и державу его. И Пантикапей, город наш прекрасный, ждал, что будет, потому что с Востока шли сарматы. И некоторые племена, подвластные нам, отпали от нашего царства, и царь наш Перисад посылал дары сарматскому царю. И жители города роптали и вспоминали о вольности своей. В Феодосии и Пантикапее среди скифских и меотийских рабов было волнение".
– Я хочу с тобой поговорить, - сказал Вартанов.
Это был последний день перед отъездом, и Вартанов сказал:
– Я хочу с тобой поговорить.
Они расположились на моложавой траве у каких-то давних руин. Дышали, смотрели втроем в розовое небо, в котором летали райские птички.
Вартанов сказал:
– Зачем тебе все это нужно?
– Ты про что?
– Ну ты знаешь, про что: Зачем ты живешь так, как ты живешь?
– А как надо?
– спросил Сапожников.
– Надо заниматься своим делом, - сказал Вартанов.
– Зачем ты лезешь в те области, где ты не специалист?
– Может быть, именно поэтому, - ответил Сапожников.
– Я ничего не пробиваю из своих выдумок, я высказываю соображения. Налетай, бери. А зачем ты лез в здешние дела и махал руками? Вот и я поэтому.
– Но я же махал руками, потому что было все очевидно!
– А может быть, и мне очевидно?
– Не может этого быть, - сказал Вартанов.
– Ведь я тебя знаю вот уже сколько лет. Ты теперь и в историю лезешь.
– Да, - сказал Сапожников.
– Я влез в историю. Потому что без истории уже нельзя.
– Но у тебя нет достаточных знаний. Знаний. А все знать нельзя.
– Одному знать нельзя, - возразил Сапожников.
– А всем вместе можно.
– Но так оно и происходит на деле. Знают все больше и больше... а разве все счастливы, - сказал Вартанов и перебил сам себя: - Это поразительно и смешно. Сегодня Станиславского не приняли бы в театр потому, что он не кончал студию имени Станиславского... а Ван Гог и Гоген считались бы самодеятельностью. А уж о Циолковском и говорить нечего. С ним и говорить не стали бы. Он не окончил Авиационного института, не служил
– Ладно... разберемся, - сказал Сапожников.
– Могу еще добавить монаха Менделя, основателя генетики, каноника Коперника, основателя нынешней астрономии, химика Пастера, основателя микробиологии. Ну, этого все знают.
– И химика Бородина тоже все знают, - резвился Фролов, - и доктора Чехова тоже все знают.
– Сухопутного офицера Льва Толстого и морского офицера Римского-Корсакова, - начал смеяться Вартанов и долго смеялся.
– Искусство не бери, - вмешался Фролов.
– В искусство всегда откуда-нибудь переходят. Ты науку бери и технику.
– Кончай, - сказал Сапожников.
– Кончай ржать. Заболеешь. Вот уже больше сотни лет делают попытку подменить творчество образованием. А ведь образование - это чужой опыт творчества, и он часто глушит твой собственный. Чужой опыт предоставляет только выбор. Не больше. А не выход. Выход - это не поиски выбора. Выход лежит над выбором. И его надо открыть. Выход - это изобретение.
– Фактически ты занимаешься искусством, а не наукой и техникой, говорили Сапожникову.
– Тебе нужно свободное творчество, а наука и техника связаны с планом. Они чересчур дорого стоят.
– Ты дай мне план, и я придумаю, как его выполнить, - отвечал Сапожников.
– Но ты же заставишь меня потом пересматривать план? А это огромная работа.
– Я могу придумать, как облегчить и ее.
Конечно, он не имел в виду одного себя. Одному везде не поспеть. Он имел в виду таких, как он, их немало, а было бы больше, если бы поверили, что человек от природы может больше, чем он может, когда он размышляет по внутренней потребности.
И тогда он не бегает от противоречия, а открывает выход, лежащий выше противоречия. Человек прислушивается к себе и слышит тихий взрыв. И ему радостно. Выше этой радости нет ничего. Потому что выход - это освобождение.
– А если у тебя не получится?.. В тебе и в этом способе чересчур большая степень ненадежности, - говорили ему.
– Это надежность, - отвечал Сапожников, - Только она по другому выглядит.
– А почему ты Мемориал не смотрел?
– спросил Фролов.
– Пойди посмотри... Почему ты не смотрел?
– Не пошел, - сказал Сапожников.
– Я знаю, что не пошел. Я спрашиваю почему?
– Потому.
– Ну ладно. Как хочешь, - сказал Вартанов".
И они ушли. Солнце садилось. Прелесть уходящего вечера. Вартанов и Фролов уходили по вечернему шоссе.
Оставалось еще часа три до отъезда.
Вечер был прекрасно-печальный и такой тихий, что когда Сапожников кокнул крутое яйцо об камень чужих руин, а потом стал его облупливать, то хруст скорлупы, наверно, был слышен на километры. Хруст был - как будто динозавр ел динозавра.
Они ему оставили еще и банку майонеза. который по прихоти эпохи начал становиться дефицитом, в моду вошел. А чем открыть эту банку - он не мог придумать, не мог изобрести. Представляете себе - не мог!
Значит, жизнь его прошла попусту. Убедили. Ну и что хорошего?