Самсон. О жизни, о себе, о воле

Самсон

Слова Авдея внесли в мое понимание о воровской жизни некий разлад и смятение. Авдей был не из тех людей, которые мелют что попало, да к тому же он сам принадлежал к блатному миру, поэтому я решил прислушаться к его словам и взять их на вооружение, о чем, кстати, впоследствии ни разу не пожалел.

Итак, мне предстояло попасть во взрослую колонию, где меня, по словам Авдея, ждала совершенно новая жизнь. Нас привезли в ростовскую тюрьму. Да, да, в мой родной город. Только вот теперь я мог смотреть на него через небольшую щель в окне столыпинского вагона, которую нам оставил конвоир. Вокзал жил своей жизнью. На перроне прогуливались пассажиры, кто-то спешил на свой поезд, и никто из них даже не догадывался, что в одном из последних вагонов течет совсем другая жизнь – жизнь заключенных. Я всматривался в лица прохожих, пытаясь узнать кого-то из знакомых, но все было напрасно. Во-первых, сами пассажиры находились слишком далеко, а во-вторых, кого я мог узнать среди взрослых людей, если мне самому только

недавно исполнилось восемнадцать лет. Но все равно радостное чувство, что ты приехал в родной город, переполняло меня изнутри. Наш вагон отцепили и перегнали на запасные пути, куда за нами должны были приехать автозаки и отвезти в новочеркасскую пересылку. И уже оттуда каждого из нас отправят к месту конечного следования: меня – на взросляк, кого-то – на строгач, а кого-то – на крытый режим. Еще находясь под следствием, я слышал, что в новочеркасской тюрьме творится беспредел со стороны кумовья. Они сразу дают понять, что в их пересылке осужденные – это никто, что всем там заправляет администрация. А чтобы это было понятно каждому без исключения, очередной этап встречает буц-команда, которую вызывают автоматически.

Буц-команда – это сегодняшние маски-шоу, которые врываются в офисы или банки и кладут всех на пол, не разбираясь, кто перед ними – простой менеджер или финансовый директор. Только в отличие от сегодняшних бойцов буц-команда вообще не имеет никаких запретов. Они врываются в большую камеру, куда помещают вновь прибывших, и начинают лупить всех дубинками. Подобная экзекуция может продолжаться до тех пор, пока все сидельцы не останутся лежать на бетонном полу. После этого приходит начальник и зачитывает правила поведения в следственном изоляторе. После подобной расправы ни у кого не возникает желания выказывать недовольство или пытаться искать правды.

Я видел, как напряглись арестанты, когда за нами подъехали автозаки. Смех и разговоры сразу прекратились, а на лицах сидельцев отразились злость и страх.

Послышался лязг затворов, лай собак и отрывистые команды:

– Открыть первый бокс! Всем приготовиться! Сейчас я буду называть фамилию, осужденный подбегает ко мне, называет статью и срок, и только после этого отправляется в автозак! – прозвучал громкий голос тюремного прапорщика, который принимал этап.

– Не вздумай замешкаться, пацан, убьют, – шепнул мне на ухо стоявший рядом мужик. – Настоящие изверги, – добавил он, и от его слов у меня по спине пробежал неприятный холодок.

Одно дело, когда перед тобою оказывается такой же, как и ты, арестант, с которым тебе придется вступить в схватку, – и совсем другое, когда перед тобою лютые, как звери, конвоиры, которым ты не можешь даже слово сказать поперек.

Послышались выкрики фамилий и топот ног. Все это смешивалось с собачьим лаем и вскриками арестантов, которых подгоняли дубинками. Наконец настала моя очередь. Все происходило как в тумане. Вначале я услышал свою фамилию и, подхватив баул, бросился по узкому коридору к стоящему в дверях конвоиру, который держал мое дело, запечатанное в конверт. Все дела осужденных всегда следовали за ними, куда бы их ни отправили. Спецчасть запечатывала дело в специальный конверт, на который приклеивалась фотография и основные данные: фамилия, год рождения, место жительства и, конечно же, срок и статья. Иногда на конверты ставились специальные пометки в виде значков. Например, две буквы БС в углу конверта означали, что осужденный – бывший сотрудник, а значит, сажать его с остальными строго воспрещено, так как его сразу могут замочить. Синяя полоса поперек конверта означала, что осужденный склонен к самоубийству, и его подвергали самому тщательному обыску, заглядывая во все отверстия организма. Но самым зловещим знаком была красная полоса. Она означала, что осужденный склонен к побегу. На таких арестантов было страшно смотреть, когда их везли по этапу. Любой конвой без лишних разбирательств «метелил» их так, что мама не горюй. Чтобы, как говорится, даже мысли не возникло о побеге. Иногда подобные полосы ставили отрицалам, отправляя их на этап на другую зону. Обозлившаяся администрация колонии, где находился авторитет, без всяких причин лепила ему на дело красную полосу, а там уже на этапе его ждала неминуемая расправа со стороны конвоя. Таким образом администрация мстила авторитетам за причиненную на зоне головную боль. И хотя на моем деле не стояло никаких обозначений, эксцессов избежать не удалось. Подскочив к конвойному, я почему-то напрочь забыл свою статью.

– Статья! Срок! – заорал конвойный.

Но все было бесполезно, я ничего не помнил. Не то чтобы я испугался или растерялся, просто поймал какой-то ступор, и все. Недолго думая, ко мне подскочил второй конвойный и саданул дубинкой по почкам, от чего у меня в глазах потемнело.

– Пошел вперед! – заорал старший и придал мне ускорения тычком в спину.

Видимо, они поняли мое состояние, какое бывает у тех, кто первый раз оказался на их этапе. Автозаки подгоняли вплотную к дверям вагона во избежание попыток побега на рывок, но все равно между ними оставалась небольшая щель, куда, собственно, и попала моя нога, когда я пытался запрыгнуть в «воронок». Я споткнулся и потерял

башмак, который провалился в узкую щель. Оставаться в одном башмаке я был не намерен, и поэтому на секунду остановился, пытаясь достать упавшую обувь. Такой наглеж вывел конвойного из себя и он, мгновенно оказавшись рядом, стал лупасить меня дубиной. На мое счастье, кто-то из арестантов успел-таки схватить меня за шиворот и заволочь в отстойник, где уже сидело несколько сидельцев.

– Ладно, на тюрьме договорим! – зло бросил конвоир и пошел выполнять свою работу.

Его слова, естественно, ничего хорошего мне не сулили, да еще и арестанты, похлопывая меня по плечу, с сожалением советовали:

– Попал ты, пацан. Но ты держись. Не ты первый, не ты последний.

Скрежет открываемых железных ворот сообщил нам о прибытии на место. Новочеркасская тюрьма была не просто тюрьмой, где содержались подследственные и осужденные. Здесь находились и те, кому по приговору был вынесен расстрел. Кстати, сам расстрел происходил здесь же. Такие тюрьмы назывались исполнительными, потому как в них приводились в исполнение смертные приговоры. Территория тюрьмы была огромной, состояла из множества корпусов, в каждом из которых содержался определенный контингент арестантов. Например, в первом корпусе держали подследственных, во втором – осужденных, в третьем находилась больничка, в четвертом – транзитка, в пятом сидели крытники – те, кто был осужден на крытый режим и какую-то часть своего срока должен был отбывать в тюрьме. И, наконец, в подвале находились смертники – те, кого в конце ждала вышка.

– Вышли по одному! Сели на землю! Руки за голову и слушать мою команду! – заорал все тот же конвойный, принимавший нас со «столыпина».

Один за другим мы спрыгивали с автозаков и, садясь на корточки, закладывали руки за голову. Каждый понимал, что бывает даже за малейшее неповиновение. Дальше шла перекличка и тщательный шмон. На широких столах тюремные пупкари вытряхивали наши баулы и просматривали их нехитрое содержимое: нижнее белье, кружка-ложка, сменная одежда, тетради, ручки, фотографии близких. Все то, что сопровождает любого арестанта до конца срока. Тюремный скарб тщательно прощупывался на предмет запрещенных вещей: колюще-режущих предметов, денег, наркотиков, чая. В те времена чай приравнивался к бодрящим напиткам и был запрещен вплоть до девяностых годов. Бред, конечно, но это было именно так. Если у кого-то находили что-нибудь запрещенное, то он немедленно отправлялся прямиком в карцер, где мог просидеть вплоть до своего следующего этапа. Дальше начиналась одна из самых унизительных процедур: тебя заставляли полностью раздеться, а потом принимались осматривать тело в надежде найти запрещенные предметы. Не могу сказать, что это была напрасная экзекуция со стороны администрации. Большинство из сидельцев, несмотря на всевозможные запреты, все же решалось провозить и те же деньги, и чай, и наркотики. Кроме того, из пересылки в пересылку следовали воровские малявы, которые никаким другим способом доставить было нельзя. Кому-то это удавалось, а кто-то оказывался на киче.

После того как прошел шмон, нас отправили в этапку, где мы должны были ожидать буц-команду – неотъемлемое действие новочеркасской тюрьмы. Кто-то надевал на себя побольше теплых вещей в надежде смягчить удары дубинок, кто-то просто лихорадочно курил одну папиросу за другой в ожидании экзекуции. Минуты тянулись как кисель, и это уже начинало бить по нервам, когда вдруг за дверью мы услышали радостный возглас дежурного помощника начальника следственного изолятора:

– Какая встреча, Тихон!

Я сидел вдали от двери, но все равно услышал, как среди арестантов пробежал шепот:

– Ростовский вор в законе Тихон заехал.

Несмотря на ожидаемую расправу со стороны администрации в лице буц-команды, меня охватило чувство радости. Еще бы! Сейчас я увижу настоящего вора в законе. «Может быть, даже доведется пообщаться с ним!» – подумал я, поднимаясь с места.

Через пять минут приглушенного разговора за дверью к нам в транзитку вошел пожилой мужчина лет пятидесяти. На нем была черная рубашка и такие же темные штаны. В те времена те, кто относил себя к воровской масти, предпочитали одеваться во все черное. Черный цвет символизировал воровскую масть. У всего были свои цвета: у активистов – красный, у пидоров – синий или голубой, у блатных – черный. В руках Тихон, а это оказался именно он, крутил красивые костяные четки. Его волосы были аккуратно подстрижены и расчесаны, туфли начищены и блестели, как налакированные.

– Здорово честному люду, – спокойным голосом сказал Тихон, когда за ним закрылась дверь.

Несколько молодых человек из нашего этапа растолкали остальных, чтобы быть поближе к вору.

– Здорово, Тихон, здорово, – послышались приветствия, и толпа расступилась перед вором, пропуская его вперед.

Появление Тихона произвело на большинство арестантов такое же впечатление, как и на меня. На него были устремлены практически все взгляды сидельцев. Наверное, такое зрелище можно было увидеть, когда в Риме появлялся цезарь. Единственное, чего здесь не было, так это поклонов.