Самсон. О жизни, о себе, о воле

Самсон

В тюрьме к особнякам относились очень уважительно, независимо от того, побывал уже там человек или только что был признан рецидивистом. Их почитали как старожилов тюремного мира, ведь у каждого за плечами был не один год нахождения за решеткой. К ним обращались за советом, помогали кто чем мог, отдавая им в основном теплые вещи. Ведь зоны особого режима находились, как правило, на Севере, где почти всегда минусовая температура.

Вообще, если взять и посмотреть на всю тюремную систему с человеческой точки зрения, то можно увидеть, что люди, находившиеся здесь, в большинстве своем жили правильной жизнью. Помогали друг другу в трудную минуту, делились своим скарбом и продуктами с воли даже с незнакомым им человеком, понимая, что он отправляется

туда, где ему будет гораздо тяжелее. В тюрьме практически не бывает беспредела. Каждый случай разбирается индивидуально. Прежде чем сказать слово, ты должен сто раз подумать. Прежде чем обвинить в чем-то человека, ты тем более должен сто раз подумать. А уж для того, чтобы ударить кого-то, ты должен быть на двести процентов уверен, что поступаешь правильно.

Конечно, не все арестанты поголовно живут правильной жизнью и не совершают ошибок. Но именно на примере тех, кто поступает не по понятиям, воры, смотрящие и люди на положении показывают остальным, к чему может привести необдуманное выражение или действие. Когда человек попадает первый раз в тюрьму, ему тщательно объясняют все правила поведения в уголовном мире, после чего с этого момента человек из новичка переходит в ранг арестанта, с которого впоследствии будет такой же спрос, как и с человека, просидевшего здесь не один год…

Тогда я еще не был вором в законе, но уже был человеком на положении. Подобное определение давалось тем, кто вот-вот должен был стать вором и ждал только, когда соберется воровская сходка и его окрестят. Правда, в местах лишения свободы такой сходки можно было ждать долгое время, поскольку ворам, находившимся в разных колониях, надо было собраться в одном месте. Как правило, это была больница, или, как ее называли арестанты, больничка. Под разными предлогами воры съезжались в одно место и решали накопившиеся проблемы. Подобные сходки проходили раз или два в год, но бывало и так, что они не могли собраться и более продолжительное время. Система МВД тоже была начеку и внимательно следила за тем, чтобы подобные криминальные мероприятия не проходили вовсе…

Нас поместили в «транзитку». Так называлась камера, куда определялись заключенные, следовавшие к месту назначения. Для кого-то это была зона, для кого-то – «крытка», то есть тюремный режим, а для кого-то – обычный перевод из одной колонии в другую. Все эти люди ждали своего часа. Этапировали заключенных в обычных поездах, следовавших в соответствующем направлении. К поезду, в котором ехали мирные граждане, прицеплялся специальный вагон под названием «столыпин». В далекие царские времена известный государственный деятель с такой фамилией придумал вагон, в котором можно было перевозить крестьян с их скарбом и домашними животными во время переселения на Восток. С тех пор его так и стали называть, по имени создателя. К какому именно поезду можно было прицепить «столыпин», решали где-то наверху, поэтому отправки можно было ожидать порою несколько недель. И если к остальным заключенным здесь относились более-менее сносно, то к транзитникам – хуже некуда. От них не принимались никакие жалобы. О том, чтобы позвать врача, не могло быть и речи. Здесь нельзя было отправлять письма или получать посылки. И так во всем. Единственное, о чем заботилось руководство тюрьмы, – это побыстрее избавиться от ненужного балласта в виде нескольких сотен заключенных, которых приходилось каждый день кормить.

На дворе стояла середина лета, и солнце нагревало бетонное здание тюрьмы до невыносимой температуры. В камере, куда нас поместили, уже находились сорок человек. По стенам стекала тонкими струйками влага, а в самой камере стояла такая духота, что было непонятно, каким образом здесь еще могла сохраняться жизнь. Помещение «транзитки» было длинным, темным, вдоль стенки – шконки в три яруса. Народу – жуть. По два арестанта на одно место: один спит, другой бодрствует, и так по очереди. Под шконарем у самой параши прямо на голом полу теснились два изгоя. Это вокзал – место для обиженных. Но больше

всего мне не понравилось то, что часть камеры, как раз там, где находилась решка, была отгорожена занавесью из нескольких одеял, поднятых чуть ли не под потолок. И без того в окно пробивалось очень мало света, а кто-то очень умный или наглый вообще устроил народу солнечное затмение. Никто из сидельцев не обратил на меня внимания. Ну, заехал новый человек, и что с того? Каждый куда-то следовал, кто в зону, кто из зоны. У каждого свои мысли и свои проблемы. Но в этом равнодушии я увидел еще и что-то наподобие страха. Арестанты как-то с испугом поглядывали на зашторенный угол. Все выяснилось тут же, когда ширма откинулась и из-за нее показались два типа с кавказскими физиономиями. Чем ближе подходили парни в спортивных костюмах, тем яснее становилось их происхождение. Это были чеченцы. Опрятные, гладко выбритые, они мало походили на детей гор. Это были обрусевшие нацмены. Но от этого не стало легче. Я знал, что там, где до власти дорвались чеченцы, хорошего не жди.

– Кто такой? – спокойно, без всякой агрессии спросил один из «чехов».

На русском он говорил почти без акцента, что лишний раз подтвердило мое предположение.

– Самсон, – спокойно ответил я.

Чеченцы никак не отреагировали на мое имя. Ну, Самсон и Самсон, что здесь такого… Кто крестил, какая по счету командировка, куда направляешься – это их не интересовало.

– Я Алик, а это Таир, – показал сначала на себя, а потом на своего друга «чех».

По его виду было понятно, что я для них – пустое место, как в принципе и все остальные, находившиеся в «транзитке». А то, что они имена свои назвали, так это для того, чтобы я знал, кто здесь хозяин.

– Спать будешь… Так, сейчас, – Таир лениво оглянулся по сторонам.

Шконки были распределены из расчета два человека на место. Но кое-кто делил койку лишь с самим собой. «Чех» приметил одного такого льготника, подошел к нему и толкнул рукой в бок.

– Эй! Хорош массу давить. Халява закончена! К тебе гость!

Мужик с опаской посмотрел на чеченца, а потом недовольно глянул на меня.

– Таир, ты чего? Мне же сам Назим разрешил одному чалиться…

– Давно это было, – презрительно усмехнулся чеченец. Потом повернулся ко мне.

– Ну, вот и все, решили мы твою проблему. Устраивайся…

Молодчикам показалось, что проблема решена, и повернулись ко мне спиной. Сейчас скроются за занавеской, расскажут своему старшему, как приняли новенького, и жизнь камеры пойдет своим чередом. В принципе ничего такого не произошло. Эту камеру держат «чехи». Беспредел вроде бы не чинят. Народу в хате много, вот они и разруливают ситуацию по мере своих возможностей. По идее, я должен был остаться доволен. Но, увы, такой расклад меня совершенно не устраивал. Я был человеком на положении и должен поступать соответственно. Да меня братва на смех подымет, когда узнает, что я делил шконку с каким-то мужиком.

– Не торопись. Мы еще не закончили! – окликнул я чеченцев, положив скатанный матрац и вещи на ближайшую шконку.

– А? – остановился и развернулся ко мне Таир.

На его лице я прочитал удивление. Как это так, какой-то новичок смеет его тревожить, когда разговор окончен!

– Кто за хатой смотрит? – спросил я в первую очередь.

– Назим, а что?

– Не знаю такого, – покачал я головой.

– А кто ты такой, чтобы его знать? – зыркнув на меня глазами, осклабился Таир.

– Самсон. Я много кого знаю, а вот про Назима не слышал.

– Ты чо, крутой, да? – сквозь зубы процедил чеченец.

– Зашли малявку по тюрьме, пробей ситуацию, тебе люди объяснят, кто я такой, – спокойно предложил я.

– Смотри, как бы тебя самого не пробили…

– Грубишь, парень, – тяжело вздохнув, с угрозой в голосе ответил я. – Молодой ты, поэтому на первый раз прощаю…

– Ты?! Меня прощаешь?! – усмехнулся Таир, и в его глазах сверкнула вселенская злость. – Нет, вы только посмотрите, он меня прощает… Смотри, мужик, с огнем играешь!