Самурай (пер. В.Гривнин)
Шрифт:
– Напиши, что иезуиты могут обо мне уже не беспокоиться, – резко ответил Миссионер. – Я должен немедленно покинуть Эдо и направиться на северо-восток.
– На северо-восток?
Ничего не ответив оторопевшему товарищу, Миссионер вышел из комнаты. Войдя в кладовую, высокопарно именуемую молельней, он задул свечу, которую держал в руке, и преклонил колени на твердом дощатом полу. В эту неудобную позу он становился всякий раз еще со времени учебы в семинарии, когда ему приходилось сдерживать гнев уязвленного самолюбия. Ноздри щекотал запах чадившей свечи, в темноте слышалось шуршание тараканов.
«Кто бы ни осуждал меня, Тебе известны мои
Тараканы ползали по его грязным босым ногам. Он слышал, как в роще щебечут птицы, как кореец запирает дверь лачуги.
Японцы строят галеон…
Перед его глазами снова возникло полчище черных муравьев, переправляющихся через лужу. Японцы во имя выгод от торговли с Новой Испанией в конце концов переправятся через океан, как переправляются через лужу черные муравьи. Значит, нужно использовать их алчность ради распространения веры, думал Миссионер.
«Они получат выгоду, мы – свободу распространения веры».
Успешно осуществить такое предприятие иезуитам не под силу. На это не способны ни доминиканцы, ни августинцы. Этого не смогут сделать и такие ни на что не годные монахи, как Диего. Миссионер был убежден, что только он, и никто другой, может осуществить задуманное. Нужно лишь растопить лед подозрительности японцев. Ни в коем случае нельзя допустить повторения ошибок, совершенных иезуитами.
«Будь я епископом…»
Он услышал этот голос тайного честолюбия, которого неизменно стыдился. Если бы он стал епископом, которому дано руководить распространением веры в Японии, то в течение ближайших лет ликвидировал бы все ошибки иезуитов, думал Миссионер.
В ясные дни на побуревших склонах гор в Ято поднимались дымки – это выжигали уголь. Приближалась долгая зима, и крестьяне работали с утра до ночи. Когда рис и просо были убраны со скудных полей, женщины и дети начинали веять зерно. Рис шел в уплату подати, а не для собственных нужд. Прямо на полях сушили сено, скошенное в перерывах между уборкой. Его подстилали в конюшне. Солома же в голодное время шла в пищу – ее рубили и толкли в каменной ступе.
Самурай, как и крестьяне, в рабочей одежде, «хангири», обходил долину, наблюдая, как трудятся его люди. Он то и дело окликал их, беседовал, а иногда работал плечом к плечу, складывая дрова вокруг усадьбы. Такие поленницы-изгороди назывались в Ято «кидзима».
Случались и радости, случались и горести. Этой осенью в деревне умерло два старика, семьи были бедные, их похоронили у подножия горы и на могилы положили лишь по большому камню. В землю воткнули старые серпы, которыми они пользовались при жизни, рядом с камнями оставили щербатые чашки – таков был обычай в Ято. Самурай часто видел, как дети ставили в них полевые цветы, но так хоронили только в сытые годы. Когда же случались неурожаи, старики просто исчезали, и никто не знал, куда они подевались, – об этом Самураю рассказывал еще отец. В это время года устраивалось празднество Дайсико в честь великого буддийского учителя, когда варили в котлах пресные клецки с колосками мисканта. В такой день к усадьбе Самурая приходили крестьяне и, низко кланяясь, приветствовали его; их угощали клецками, и они, поев, расходились по домам.
В один из ясных дней пришел приказ от господина Исиды направить к нему из Ято двух человек. Получив приказ, Самурай, прихватив Ёдзо, поехал в деревню
– Слыхал, слыхал. – Лицо дяди расплылось в улыбке. – Говорят, в горах Огацу валят криптомерии на постройку боевого корабля. Приближается сражение с Осакой.
– Боевого корабля?
– Да.
Самурай еще не рассказывал ему о своем разговоре с господином Исидой. Ему не хотелось снова выслушивать бесконечные причитания. Но если сейчас настали мирные времена и о войне не может быть и речи, зачем же тогда Его светлости строить военный корабль? Самурай недоумевал. Возможно, в Совете старейшин подготовлен какой-то тайный план.
– Року, тебе нужно самому поехать в Огацу и на месте все выяснить.
Голос дяди дрожал от возбуждения, будто сражение вот-вот должно начаться. У Самурая не было никакого желания отправляться в путь, который займет почти два дня, но он привык слушаться старших и на этот раз тоже молча кивнул. Все увидеть собственными глазами и во всем убедиться самому – только так удастся успокоить старика, который не в силах осознать, что времена изменились, подумал он.
Выбрав в деревне двух юношей для господина Исиды, Самурай на следующий день снова сел на коня. Огацу была одной из бухт, которые, словно углубления между зубьями пилы, окаймляли побережье провинции Рикудзэн. Выехав рано утром из Ято, они лишь поздним вечером добрались до побережья – снег, валивший с облачного неба, лепил прямо в лицо. Пришлось остановиться на ночлег в бедной рыбацкой деревушке Мидзухама. Весь вечер шумело море, и юноши время от времени бросали растерянные взгляды на Самурая. По словам рыбаков, в горах близ Огацу уже собрались люди и началась валка леса.
На следующее утро они покинули Мидзухаму. Хотя и распогодилось, дул резкий ветер, море было холодным, волны, пенясь, обрушивались на берег. Юноши, знобко ежась, покорно плелись за лошадью. Наконец в море возник остров, и они увидели тихую бухту. На горе уже стояли лачуги для рабочих, издалека доносился визг пил – валили деревья. В бухте, защищенной с одной стороны островом, а с другой – горами, было безветренно, на воде тихо покачивались плоты.
Самурай вошел в контору, и там записали имена юношей, которых он привел, но тут вбежал запыхавшийся слуга и сказал, что прибывает господин Сираиси. В конторе поднялся переполох, чиновники выбежали наружу, чтобы устроить торжественную встречу.
Самурай тоже вышел. Вскоре показалась процессия – медленно приближалось десятка полтора всадников. Среди них было несколько южных варваров, которых Самурай увидел впервые. Он не мог оторвать глаз от этих необычных людей, даже забыл поклониться.
На южных варварах была дорожная одежда, какую носил и Самурай, – видимо, им дали ее в Японии. Лица у них были красные, наверное от вина, щеки заросли светлой бородой, они удивленно смотрели на гору, откуда доносился стук топоров. Один из них знал японский и переговаривался со своими попутчиками.
Когда процессия проезжала перед выстроившимися в ряд чиновниками, один из всадников вдруг назвал имя отца Самурая.
– Не сын ли ты Городзаэмона? – спросил господин Сираиси. Самурай смущенно поклонился. – Я много слышал о тебе от господина Исиды. Нам с твоим отцом нелегко пришлось в сражениях при Корияме и Куботе.
Самурай почтительно слушал господина Сираиси. Половина чиновников присоединилась к процессии, скрывшейся уже в лесу, а остальные с завистью смотрели на Самурая, удостоившегося внимания господина Сираиси, принадлежащего к дому Его светлости.