Самые страшные войска
Шрифт:
— Бросай на хрен вилку, шину зажало!!!
Все понятно, не надо объяснять — дерево, спружинив, качнется назад, недопил треснет, и дерево начнет падать в противоположную сторону, то есть на нас — знаем, проходили не раз.
Мы одновременно бросаем: я — вилку, он — бензопилу — и прыгаем в стороны подальше, пригибаясь пониже. Никогда бы не поверил на гражданке, что в армии буду прыгать спиной вперед с места на четыре метра. А на лесоповале — обычное дело, жить захочешь — и не так прыгнешь.
Столетняя ель, как бы призадумавшись,
И вдруг у меня сердце замерло от ужаса: там, куда падала ель, пробирался, глядя себе под ноги и переступая обломанные ветки, наш ротный — Мент. К нам в стройбат его перевели из гвардейской мотострелковой дивизии, разжаловав из старлеев до лейтенанта. Поначалу он ходил с красными мотострелковыми погонами, за что его и прозвали Мент. В стройбате красный цвет погон ассоциировался прежде всего с военной комендатурой. При каждом стройбате был комендантский взвод, вроде военной полиции, для усмирения буйной стройбатовской вольницы. Это именно в комендатуре сложилась поговорка: «пьяный стройбат страшней десанта». А им виднее.
Понятно, что красные, как у губарей, погоны не способствовали популярности ротного у солдат. Но потом открылись и некоторые гнусные черты его характера. Например, он любил подкрасться к делянке незаметно по подсаду (бездорожью) и подсмотреть, как работают военные строители. Или подойти тихо вечером к вагончику и подслушать, о чем они говорят. Когда мной конкретно занялись особисты, Мент трижды заставил каптерщика переписывать на меня характеристику. Дескать, я «приказы командиров исполняю с явной неохотой, в разговорах неодобрительно отзываюсь об армии и военной службе, настраиваю солдат против офицеров…».
И вот ствол ели, по-нашему — хлыст, падает прямо на ротного.
— А-а-а! — завопил я от ужаса.
Но хлыст зацепился макушкой за другое дерево, не долетев до земли. Лишь на излете хлестнул ветками ротного по голове, тот сразу упал назад.
Мы сразу побежали к нему: живой ли, все ли в порядке? Подбегаем — живой, только глазами бессмысленно хлопает, в себя приходит, фуражка где-то под ветками.
А когда пришел, то заорал почему-то на меня:
— Ты куда хлыст толкаешь! Ослеп, что ли, или удержать не можешь, лебедь умирающий?! Да я тебя на губе сгною, да я тебя под трибунал!..
В ответ на него заорал вальщик:
— А ты почему нарушаешь технику безопасности?! Каждое утро на разводе разоряешься за нее, а сам? Почему без каски! Почему к делянке по подсаду идешь, а не по волоку?! И для кого этот плакат висит?
Бригадир кивнул на висящий в начале волока фанерный плакат с надписью: «Зона валки — 50 метров. Проезд и проход запрещен!» — и продолжал гнать на ротного:
— Да я на тебя рапорт накачу, сегодня же сдам мастеру ЛЗУ за нарушение
В общем, обменялись любезностями. При упоминании о рапорте и нарушении ТБ ротный сразу притих, потому что виноват в самом деле был он. Если дать делу ход — его же и накажут. За производственный травматизм у нас строго было, могли и премию снять, а могли и звездочки с погон, а то и посадить, если были жертвы. Мент развернулся, подобрал свою фуражку и пошел по волоку, держа ее в руке, так и не надев на приплюснутую хлыстом голову.
Глядя ему вслед, вальщик достал пачку дрянного «Памира», прикурил и промычал невнятно:
— Везунчик, однако. Подфартило тебе сегодня.
Я поглядел на бригадира и подумал: «Ох, неспроста ты, после того как оглянулся назад, вдруг закричал, чтоб я бросил вилку. Оглянувшись назад, ты увидел ротного, ну и решил сыграть в несчастный случай. А стрелки сошлись бы на мне, ведь все солдаты говорили: мол, Саня то «особое» дело так не оставит».
Потом, когда в гарнизоне стало известно об этом случае, все стали поглядывать на меня уважительно: ну ты зверь, отчаянный мужик, однако что ж ты не смог его привалить половчее?
И только мы с бригадиром знали, в чем дело, кто его в самом деле хотел привалить. Но молчали.
А мне не было ничего. Только вскоре в другой отряд перевели, но это было решено командирами раньше, еще до этого случая. Особисты постарались.
Выправление мазовской рамы в полевых условиях
Лето 1980 года, Северная Карелия, гарнизон. Верхняя Хуаппа 909-го военно-строительного отряда
Так вот, прислали к нам тогда по распределению нового гражданского начальника дурколонны — вольнолюбивого сына рутульского народа Мишу. Специалист Миша был еще тот.
Он как-то подошел ко мне в гараже и спросил:
— Почему стоишь, в лес не едешь?
— Сейчас, — говорю, — подъедет трактор-трелевщик и заведет мою машину с буксира.
— А почему стартером не заводишь? Ох, начальник, страшно далек ты от жизни, как декабристы — от народа. Аккумуляторов ни у одного самосвала отродясь не было, все с толкача только заводятся.
— Нету, — говорю, — аккумуляторов.
— Как нету, а это что? — И он указал на два валяющихся под забором аккумулятора.
Нормальный человек и не спросил бы — хорошие аккумуляторы под забором никогда не валяются.
— Это плохие, — говорю.
— А ты поставь их, может, и сгодятся.
— Ты что, совсем больной?
— Ставь, я сказал! Я тут начальник. А то оборзел вконец, хрен за мясо не считаешь.
Я пожал плечами. Ладно, раз ему так хочется покомандовать — поиграем в эту игру. Только тут уже не одного такого бурого начальника обломали, третий ты уже здесь за неполный год.
И я сказал Вите-стажеру, новобранцу из Ростова: