Самый бешеный роман
Шрифт:
Войдя в кухню, я увидела незабываемую картину: над мисками сидело двадцать пушистых комочков разных цветов и пород – не было видно даже линолеума. И это ни на что не похожее чавканье двух десятков зверьков доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие маме, продлевая жизнь и, по ее словам, наполняя энергией.
– Здравствуйте, – поприветствовала я маму, Николая Ивановича ну и трапезничающих.
Николай Иванович не имел привычки здороваться, как, впрочем, и говорить «спасибо» после еды, желать спокойной ночи перед сном и прощаться.
– Ну, как ты? – спросила меня мама. – Мы уже напахались. Сейчас поедят, и сядем завтракать. Хочешь есть?
Нет, есть совершенно
– Что-то вид у тебя сегодня не очень, – обеспокоенно сказала она и, пробираясь между питомцами, подошла ко мне вплотную, потрогала лоб и заявила: – Да у тебя жар! Еще не хватало тут разболеться! Ложись в кровать!
– Мрак! Ну и молодежь пошла – дохлятина какая-то!
– А ты дрова иди принеси – в доме холод собачий!
Так, не успев приехать в деревню, я заболела. То ли от двухчасового хождения по оптовому рынку, то ли в этом была виновата отлетевшая верхняя пуговица моей дубленки, то ли все сразу.
Не знаю, что было лучше, – лежать в кровати или бесцельно метаться по холодному, необжитому дому.
На третий день моей болезни решили затопить баню – мама была уверена, что после бани мне станет легче. «Главное – прогреться», – говорила она. Я была счастлива – мне даже не верилось, что наконец-то смою с себя всю грязь.
Подготовка к бане была целым ритуалом, и день этот отличался от остальных: смена постельного белья, печку в доме топили с утра, а не как обычно – вечером, убирали комнату, чтобы после мытья прийти в чистоту.
– Какой везде бардак! – возмущалась мамаша – она вот уже минут двадцать рылась в шкафу и не могла найти лифчик.
Я же с удовольствием звякнула «молнией» своей огромной сумки-кишки. «Вот так тут все есть! Как же! Даже элементарной вещи найти не может! Зато я предстану во всей красе!» – подумала я и принялась выгребать на кровать содержимое баула. Глаза мои с каждой минутой округлялись от удивления и отчаяния. Тогда, в тот бестолковый день перед отъездом, я только и делала, что болтала по телефону, выслушивая советы членов содружества, что бы мне взять с собой. Сборы продолжались двое суток, но результат был неожиданным и ошеломляющим. Сверху была навалена косметика, которую я так безрассудно смахнула со стола. Там было много чего, кроме того, что может пригодиться зимой в деревне: три пузырька с молочком против загара, тоники, всевозможные жидкости для снятия макияжа, морская соль в пузатом флаконе с красной ленточкой на горлышке, пена для ванн… Зачем мне зимой молочко против загара? Зачем жидкость для снятия макияжа, когда я не взяла даже пудры, – спрашивается, что этим молочком смывать? А морская соль для ванн? А пена?
Но это еще что! Я полезла дальше, в глубь проклятого баула, и убедилась окончательно, что его нужно было оставить дома. Почему-то вещи, что красовались в последний день перед отъездом сверху той самой необъятной горы, оказались исключительно летними: мой любимый сарафан из крепдешина на широких бретелях с юбкой, скроенной по косой, густого шоколадного цвета, с приглушенно-желтыми, размытыми подсолнухами (обычно к нему я надеваю крупные янтарные бусы – очень эффектно). Но какой сейчас от него прок! Тоненькая шерстяная майка с короткими рукавами до локтя, юбка из штапеля необычной расцветки – в огурцах, строгий густо-красный пиджак для деловых встреч, который я обычно надеваю весной под темно-серые брюки. Брюки остались лежать в куче, в шкафу, в Москве. Везет же им! Хотелось бы мне сейчас быть на их месте! Джинсовые шорты, бриджи, топики, маечки! А самым ужасным был костюм садомазохистки из черной тончайшей кожи, который шутки ради мне купил
Мне решительно нечего надеть после бани. Хорошо еще, что, послушав Женьку, я каким-то чудом захватила нижнее белье.
И не было другого выхода, как попросить у мамы свои старые джинсы, которые неприлично носить даже дома, и один из тех вытянутых, протертых свитеров времен института.
– А что в твоей набитой до отказа кишке, позволь узнать? – ехидно спросила она.
– Там кое-что другое, но очень нужное, – уклонилась я от ответа.
– Вот и надевай на себя это «очень нужное». – Мама злилась – она все еще не нашла лифчик. – Я не знаю, где твои джинсы, кофты, юбки! Не знаю! Может, на чердаке, может, в гараже, может, в мастерской! Не знаю! – И, подумав, добавила: – Ой, какая же ты, Машка, росомаха!
Нет, росомаха лучше, чем я. Где-то читала, что этот хищный зверь, обитающий в сибирской тайге, по крайней мере, хоть приносит пользу – как санитар леса, уничтожает трупы животных. Я же не приношу тут, кажется, никакой пользы – не успела приехать, как сразу заболела, теперь вот сижу перед сумкой с летними вещами, не зная, что мне надеть. Может, нацепить на себя все вещи сразу?.. Однако маме я решила не раскрывать степень своей никчемности и ядовито сказала:
– «Не бери с собой ничего! Там все есть!» Я это предвидела. Предвидела, что тут давно уже нет ничего моего. Хорошо, не послушала тебя!
– Тогда какие проблемы?
– Никаких. Решила тебя проверить. Просто не представляю, что было бы, если б я не взяла с собой, как ты выражаешься, свою «кишку»! – победоносно заявила я, но легче от этого не стало – неизвестно, сколько предстояло ходить в том, в чем приехала – не надевать же на себя, хоть и любимый, открытый крепдешиновый сарафан, когда на улице минус 25 градусов!
Вообще не представляла раньше, что способна несколько дней не менять одежду, впрочем, как и то, что смогу столько времени выдержать без мытья – мои пышные, блестящие волосы превратились в крысиный хвостик, тоже, правда, блестящий, но далеко не от чистоты… На лбу вскочило два отвратительных прыщика.
– Это от грязи, – уверенно сказала я маме.
– Какая тут грязь? – удивилась она. – Это у тебя простудного характера.
– От простуды могут быть лихорадки, а не прыщи.
– Не спорь со мной! И вообще, хватит меня доводить с двух сторон! – взорвалась она и поддала кипятка.
Париться я не люблю, но, несмотря на это, в бане я торчала довольно долго из-за того, что ужасно соскучилась по воде, и все думала, что я еще недостаточно отмылась. Мама от души хлестала меня можжевеловым веником, отчего я вся покрылась красными пятнами (оказалось, что у меня аллергия на можжевельник), а потом нечаянно обдала крутым кипятком коленки. На этом мытье можно было считать оконченным.
– Что ты под руку лезешь? Не видишь, я воду разбавляю! – пыталась перекричать она мой рев. – На ковш и писай скорее, а то волдыри будут, – приказала мамаша.
– Не хочу я писать, сама писай, – вытаращив глаза, горланила я.
– Я тоже не хочу, – несколько удивленно заметила мама и ринулась к выходу. Она открыла дверь и прокричала: – Коля! Коля! Помочись в ковшик, Машка все коленки кипятком ошпарила.
– Мрак! – послышалось с улицы.
– Да не буду я его мочой свои коленки обливать! – возмутилась я. – Совсем уже! Ты как Анжелкина мать – уринотерапия какая-то!