Самый лучший комсомолец. Том седьмой
Шрифт:
— Минута, Андрей Антонович, — доложил министру пожилой лысый ученый в толстых очках.
— Спасибо, Венедикт Варфоломеевич, — поблагодарил Гречко и предложил мне вот такенную конфету. — Хочешь нажать?
— Очень-очень хочу, — признался я.
— Порой мне кажется, что мой шибко умный внучек мечтает превратить планету в радиоактивный пепел, — заметил дед Паша.
— Поэтому жопу рву, дома с заводами строю, — кивнул я. — Чтобы было что в пепел превращать. А песни с книжками — это для инопланетян, прилетят такие и в пепле пластиночку найдут. Послушают и вздохнут так тоскливо: эх, какой талант был!
Бункер дружно грохнул и испуганно затих — у нас тут, вообще-то, крайне
— Тридцать секунд, — доложил Венедикт Варфоломеевич.
— Пошли, — поднялся на ноги Гречко.
— Пошли вместе, любовь моя, — протянул я руку Виталине.
— Эх, молодость! — умилился Андрей Антонович.
— Балуешь ты его, Андрей Антонович, — заметил дед Паша.
Пока мы шли к пульту, Гречко успел ответить:
— Да ладно тебе, таких не разбалуешь — готовый коммунист.
В отличие от пульта военного назначения, здесь кнопка была. Увы, не красная — черненькая. Министр воткнул ключ в одну скважину, Венедикт Варфоломеевич — в другую:
— Поворот, — скомандовал Гречко, и ключи синхронно повернулись.
Меня начало немножко дергать — нифига себе петарда, девяносто килотонн подорвать доверили! Мы с Виталиной — пальчики немножко дрожат, тоже волнуется — коснулись кнопки, и Венедикт Варфоломеевич начал отсчет:
— Три, два, один. Пуск!
— Активация! — не удержался я, и мы утопили тугой пластик в металл пульта.
Ну и где?
— Десять секунд задержки, — с ухмылкой пояснил Гречко. — Сейчас ка-а-ак…
Земля под ногами загудела, в небо над тайгой взмыли птицы, и я немного расстроился: там же сейчас зайчики, лисички, белочки и остальные ёжики перемрут. Что же ты за скотина такая, человек? Такой большой, прекрасный мир, но обезьяна упорно херачит других обезьян всеми возможными способами, чтобы отжимать ресурсы и демонстрировать коллективную удаль племени. Но наше племя все-таки намного лучше.
Следующие события оказались гораздо страшнее: до нас добрался глухой, словно издаваемый самой матушкой-Землей, гул, а в воздух над тайгой ударило три толстых, черных земляных «фонтана». Столпившиеся у окон ученые жадно фиксировали происходящее записывающей аппаратурой, личными органами чувств и карандашиками в блокнотах. Нет, нисколько не осуждаю — благодаря этим и многим другим умным товарищам стратегический противник не может грабить и убивать мой любимый народ. Если из этого эксперимента они вынесут хоть что-то, что поможет укрепить ядерный щит, значит смерть флоры и фауны того стоила. А цезий… Цезий однажды выветрится. Немного жаль товарищей, которые, игнорируя запрещающие знаки, будут ходить в эти края по грибы, на рыбалку и охоту, но это тот случай, когда сам себе злобный Буратино.
«Фонтаны» и не думали останавливаться, набухая гигантским, очень каноничным «грибом» из мелкодисперсной землицы. Гриб ширился и пугающе быстро рос, погрузив лес и наш бункер в сумрак. Виталина до боли сжимала мою руку, широко открытыми глазами глядя на последствия подрыва девяноста килотонн ядерного дерьма, зарытого на стометровую глубину. В ее глазах я видел пылающие города и оставляющих после себя лишь тени людей. Не хочу больше жать на «кнопку».
До самого конца марта я чувствовал себя немного оглушенным. Даже представить не мог, что увиденное и услышанное так меня проймет. Что ж, если мой предел прочности лежит по ту сторону атомного взрыва, значит я не такой уж и слабак. Делами заниматься это не мешало — достойным оправданием не работать может считаться только физическая болезнь, а вот эти вот депрессии, меланхолии и рефлексии лучше оставить на потом. Протусивший в Хрущевске целую неделю Вовка ничего не заметил, и это
Виталина «испытание кнопкой» выдержала гораздо лучше, вернув душевный покой к вечеру того же дня. Проявив понимание, вопросам типа «ты чего такой грустный?» меня не задалбывала, и я был ей за это благодарен — толком объяснить, в чем дело, я бы все равно не смог.
Весна за окном набирала обороты: крыши домов перестали радовать душу капелями, под ногами зачавкала «каша», потемнели прямо на глазах уменьшающиеся сугробы, на Амуре почти не встречалось льдин, народ обильно потел, но продолжал чисто ради понта носить меха, а деточки были вынуждены переключиться на обыкновенные горки, попрощавшись со снежными до следующей зимы. Не страшно — детских площадок на любой вкус у нас тут не меньше, чем «каши».
Поначалу старавшиеся держаться своих «переселенцы» постепенно ассимилируются и рассасываются по районам города и совхозам в соответствии с трудовыми назначениями и получением жилья. Велено распределять товарищей так, чтобы никто в одиночку не остался — особенно это касается семей с детьми, ребятам ведь на новом месте и так непросто, так пусть рядом будут знакомые лица. Конфликтов среди детей удалось избежать: в этом помог небольшой «чес» по школам на тему: «помните, как вам первое время было непривычно и сложно? А им еще хуже, потому что их переселили неожиданно и под конец учебного года. Хотите — дружите, хотите — нет, но с теми, кто примется задирать „новичков“, я дружить не буду и запрещу ходить на концерты». С «новичками» тоже разъяснительную работу проводил — они ведь в иерархию будут пытаться встроиться, в том числе — кулаками. Так делать нельзя, потому что отберу путевки в пионерлагерь и тоже запрещу приходить на концерты. Со взрослыми сложнее — их на такой простой «понт» не возьмешь, поэтому четверо любителей заложить за воротник с деструктивными последствиями получили «административку» и были принудительно записаны на программу «двенадцати шагов», которую в нашем городе ведет молодой специалист-психиатр — у меня времени нету.
Программа, кстати, масштабируется и открывает филиалы по городам Родины. Специалистов прямо не хватает, поэтому спустили методички парторгам и комсомольским вожакам. Со временем движение обретет законченную форму. Статистика собирается неплохая — больше трети «выпускников» программы исправно держатся, отказавшись от вредной привычки в пользу кружков. Первое время после Революции алкоголизм считали «пережитком» — от стресса и безысходности, мол, пролетарии бухают, но бухать от скуки или просто потому что очень нравится не менее приятно. Здесь тоже системная проблема есть — Партия, конечно, строит школы и ДК, но во многих рабочих районах и городках кроме этого нихрена нет. С кооперативами стало получше — открываются коммерческие качалки (государство помогает с оборудованием и налоговыми льготами) и секции, в местах общего пользования добавилось развлечений, а программа по трудоустройству пенсионеров-силовиков позволила расширить вместимость кружков. Алкоголизма становится меньше — этот факт очень радует и меня, и Партию.
Начало апреля ознаменовалось изданием за рубежом графического романа «В значит вендетта». У нас в продажу поступит в июне, в немножко цензурированном виде и с обширным предисловием на тему «почему главный герой нифига не революционер». Зарубежную критику мне присылают, в ней — полный восторг как от сюжетной составляющей, так и от графической. Если меня не «отменят» агрессивные сионисты — передачу пока в эфир не пускаю, жду, пока товарищ Меньшов благополучно вернется со статуэткой домой, а то мало ли — на следующее «Хьюго» поедут Таня и Надя, на правах художниц.