Самый лучший комсомолец. Том седьмой
Шрифт:
— Завтра, до вечера, — кивнул я.
— Привет от меня всем передай, — попросил он и демонстративно посмотрел на часы.
— Обязательно передам, — пообещал я. — Товарищ Шолохов через полгода Федина убрать пообещал.
— Знаю, — не удивился дед. — Позавчера с ним общались, — вздохнул. — Подводит Михаила Александровича здоровье, преемника теперь искать придется.
— Третий Министр культуры за время твоего правления увольняется, — вздохнул и я. — Злой вы, товарищ Андропов, превратили должность в собачью.
Деда Юра на
Пятьдесят семь секунд осталось.
— Сейчас важное скажу, — предупредил я.
Андропов опустил руку под стол и щелкнул тумблером, отрубив прослушку и запись:
— Говори.
— Страна из Южной Америки по имени Гайана — наша? — спросил я.
— Такая же «наша», как Чили — до первого удачного покушения, — пожал плечами дед. — Но интереса для врага не представляет — ресурсы есть, но овчинка выделки не стоит.
— Надо океанский шельф на тему нефти проверить, и тогда острота политической борьбы в Гайане сильно возрастет, — толсто намекнул я. — Вплоть до военной агрессии.
— Откуда знаешь? — спросил он.
— Жопой чую, — пожал я плечами.
Гоготнув, дед махнул на меня рукой:
— Всё, иди, провидец.
Глава 21
— Хочешь стать большой и важной писательницей? — спросил я Виталину по пути домой.
— Это меня как ширму использовать будешь? — спросила она.
— Дам сеттинг, персонажей, краткий сюжетон, — покачал я головой. — А ты будешь вдыхать в это жизнь. Это на первое время, чтобы навык набить, а дальше войдешь во вкус и будешь сочинять с нуля и до конца сама.
— Да ну, какая из меня писательница, — отмахнулась девушка.
— Две сценки и ряд диалогов для «Каролины», — начал перечислять я Виталинины заслуги.
— И восемь отвергнутых под формулировкой «неинтересные», — перебила она.
— Гораздо более проработанный, чем я изначально хотел, характер для миссис Фокс, — не смутился я. — Три годных экшн-сценки для «ТАССа», полноценная побочная сюжетная линия в «Нейроманте»… Короче — голова у тебя куда надо работает, на это накладываются природное чувство языка и общий уровень начитанности. Ну и я помогу.
— Зачем тебе? Комплексуешь, что у тебя жена будет простая машинистка? — подозрительно прищурилась она.
— Простоты вам, конечно, не занимать, товарищ майор, — фыркнул я. — Мы в очень патриархальные времена живем, женщина в глазах подавляющего большинства мужиков — это либо многофункциональный биоробот, либо статусный атрибут. Ты обоим критериям отвечаешь на привычные одиннадцать из десяти, а еще — здоровая, с хорошими генами, значит родишь мне здоровых и симпатичных детишек. Но меня гложет уходящий впустую потенциал. Сама подумай — для наших целей что лучше: обычное красивое дополнение к Сереже или полноценная творческая единица мирового литературного масштаба? Это же дополнительные
— А с книгами за плечами станут ненавидеть и завидовать, — хмыкнула она. — И через это будут строить глазки и набиваться в подружки, чтобы показать, будто и сами не промах.
— Вот видишь, — развел я руками. — Можно найти КГБшницу с зачатками литературных навыков и протолкнуть в качестве писательницы ее, но это потребует много времени и усилий. А ты со мной целыми днями, и у нас по-прежнему удручающе много свободного времени. Вот и будем его тратить на твою литературную карьеру.
— Давай попробуем, — смиренно пожала она плечиками.
— Хорошая девочка, — похвалил ее я и получил в ответ привычный щелбан.
Дома обнаружили на столе торт — «Московское суфле», неизменный хит продаж — и бобину с пленкой с красноречивым названием «бокс», переоделись в неформальные джинсы с футболками, и я отнес журнальный столик в почти пустую комнату с диваном, проектором и гладко заштукатуренными, белыми стенами — типа кинозал. Вилочка принесла торт, блюдца с ложками и стаканы.
Время еще оставалось, поэтому пошли в кабинет:
— Смотри, твой первый роман будет называться «Поющие в терновнике».
— Красиво, — оценила девушка.
— Очень, потому что мы интегрируем в него вымышленную, но известную всем персонажам «старинную кельтскую», — показал пальцами кавычки. — Легенду о том, что существует некая «колючая птица», которая ищет терновые деревья прямо с момента вылупления. Когда она находит идеальный, по ее мнению, шип, она нанизывается на него и, пока умирает, поет самую прекрасную песню из когда-либо слышанных.
— Мораль книги в том, что мужики — козлы? — ухмыльнулась Виталина.
— Отчасти, — хохотнул я. — Мораль — в том, что наша полная боли, разочарований и страха неизбежной смерти жизнь все-таки прекрасна.
— Это так на интервью отвечать? — с улыбкой спросила она.
— С максимально одухотворенным и неземным видом, — подтвердил я.
Девушка выпрямила спину, сложила ногу на ноги, и, глядя в окно со скучающим лицом, прорепетировала:
— Каждый день я думаю о том, насколько много в нашем мире зла, лжи и несправедливости. Все мы однажды уйдем отсюда, поэтому нужно ценить каждый миг, каждый вдох, каждое биение сердца!
— Идеально! — показал я ей большой палец. — А еще ты любишь дождь.
— Почему? — улыбнулась она.
— Потому что в нем можно спрятать слезы, — прошептал я.
— Какая же ты свинья, Ткачёв! — положив подбородок на ладони, приложила меня Вилочка. — Откуда в тебе столько цинизма?
— «Двенадцать стульев», — пожав плечами, сослался я на классику. — Не отвлекаемся, заправляй листочек, краткое сочетание набьем.
Виталина «заправила», я надиктовал.
— А почему Австралия? — закончив, спросила она.