Самый лучший пионер
Шрифт:
— А фотографии для членского билета?
— Это есть. Все, у меня дела еще, только отмечать не вздумай — вид у тебя завтра должен быть образцовый, понял?
— Так точно, Борис Николаевич!
— До завтра тогда!
И он повесил трубку.
Ааа!
Телефон зазвонил снова.
— Ткачёв! — старательно подавляя ликующие вопли, ответил я.
— Опередил Борис Иванович? — спросила собеседница в виде Александры Николаевны Пахмутовой.
— Опередил! — подтвердил я. — Завтра в девять утра иду «приниматься»!
— Ну и приходи! —
Странно, но ладно — придет посмотреть наверное, поболеть.
Посмотрев на трубку — все желание звонить Филу как отрезало — набрал номер Судоплатовых.
— Судоплатов!
Это, видимо, старший — голос погрубее и потусклее, от возраста.
— Здравствуйте, Павел Анатольевич, это Сережа Ткачев.
— А, будущий внук! Когда знакомиться придешь? — голос стал оживленнее.
— Могу хоть завтра, но я бы лучше с мамой пришел, когда ее выпишут — полным, так сказать, комплектом. А то обидится на меня еще.
— Это ты правильно, лучше с мамой прийти, — одобрил будущий приемный дед. — Читал тебя, молодец! Сейчас Толю позову.
И он клацнул трубкой о поверхность.
— Алло!
— Дядь Толь, извините, что поздно, но нам с вами и всеми документами завтра к девяти обязательно нужно прибыть к Дому Союза писателей. В члены будут принимать.
— Ничего себе! — удивился он. — Поздравляю, Сережка! Не волнуйся, завтра в половину восьмого буду у тебя!
— Спасибо, дядь Толь! — поблагодарил я, аккуратно положил трубку на место, прокрался в комнату, взял там «Эрику» и с ней пошел на кухню — а как тут уснешь? Завтра начинается совсем другая жизнь!
Глава 27
По пути к Дому Союза читал свежую «Правду», где продолжали пинать павшего Солженицына. Что поделать — многим он уже успел своим НЛП мозги промыть, вот и торопятся деятели откреститься. Не осуждаю — система должна уметь прощать! Забавно, что несоответствие по срокам кровяки с вещей и с багажника как-то никого не заинтересовало — калининградская милиция радостно схватилась за возможность отчитаться о прорыве, Щелоков, судя по всему, отчитался перед старшими товарищами, они дали отмашку в «Правду», и теперь, даже если особо дотошный следак настолько себе враг, что начнет толкать версию с подставой, его быстро «замолчат» — уж больно громким получилось дело, о нем и по телевизору уже говорят.
— Короче, вакантное место решили отдать мне! — подвел я итог.
— Борис Николаевич вчера сразу после тебя звонил, рассказывал, что МинКульт ветераны со всех уголков СССР телеграммами заваливают — как по официальным каналам, так и в рамках, так сказать, частной инициативы, — пояснил сидящий на переднем сиденье дядя Толя. — «Наведите в своем Союзе порядок, да возьмите туда Сережку Ткачева!» — процитировал он лейтмотив общественного запроса.
— Очень благодарен дедушкам и бабушкам! — улыбнулся я.
— Кому расскажи — не поверят, — улыбнулся он в ответ.
— «Сережку Ткачева», значит? — не утерпел
— Если диктующий свою неукротимую волю всему миру рабочий класс решил, что хочет видеть меня членом Союза, кто ему помешает? — хохотнул я.
— И вправду писатель! — оценил таксист, нашарил в кармане бумажную «трешку» и протянул мне. — Ну-ка подпиши! А я думал ты только композитор, мне книжки как-то не очень.
— Каждому свое! — не стал я его осуждать и написал на купюре «Доброго пути! Ткачёв».
Таксист пожеланию обрадовался, и «трояк» аккуратно убрал во внутренний карман, заодно поделившись мнением:
— Зае… — он осекся и попробовал снова. — Хорошие песни, нам с женой очень нравится! Напиши про нас, таксистов, чего-нибудь!
— Обязательно! — с легкой душой пообещал я.
Вот она, святая святых советского Слова, прямо напротив Третьяковки, куда мы с Таней пойдем в это воскресенье — саморазвиваться. Проходя мимо памятника Толстому (который Лев, а не почти-современник), потер дедушку за локоть — на удачу. А вот христианского непротивления злу нам не надо — это для совсем пацифистов.
— Нервничаешь? — спросил нервничающий дядя Толя.
— Если здесь нужно приносить писательский аналог клятвы Гиппократа — я ее не знаю, — улыбнулся ему я.
А чего нервничать? Все решено, пришел-получил-спасибо-до свидания.
У входа нас встретил дымящий папироской Полевой, красноглазый и морщащийся на неяркое ноябрьское солнышко.
— Здравствуйте! — поручкались.
— Сейчас пойдем, — стряхнул пепел в урну классик. — Только Михаила Александровича дождемся.
За забором припарковалась «Волга», и из нее выбрался не такой уж и пожилой, шестидесятитрехлетний, во всех смыслах высоколобый, классик советской литературы.
— Очень интересные ощущения испытываешь, когда видишь перед собой того, кого проходят в школе! — пока Шолохов энергично топал к нам, поделился я эмоциями. — Что-то вроде щенячьего восторга. Неловко даже как-то!
— Это пока, а потом будешь с нами водку запросто пить! — подмигнул мне Полевой, выкинул окурок, и мы пошли навстречу классику.
Поздоровались, я был награжден великодушным кивком и рукопожатием, а Судоплатов-младший — припечатан:
— Похож!
На этом процедуру знакомства сочли успешно завершенной, и пошли внутрь.
— Готовься, начинающий писатель Ткачев, сожрут тебя теперь наши акулы! — начал запугивание Михаил Александрович.
— А я в ЦДЛ не пойду, поэтому они меня никогда не найдут, — улыбнулся я.
Полевой с Шолоховым хохотнули. Последний одобрительно хлопнул меня по плечу:
— Фельетонист!
Воспользовавшись моментом, адаптировал анекдот про сифилитика и филателиста, переиначив в «фельетониста». Теперь хохотнули уже все трое, и мы зашли внутрь. Вот здесь казенщины намного меньше, упор сделан на уют и дизайн «под старину». По ковровой дорожке дошли до двери, и Полевой, открыв, кивнул заходить.