Самый синий из всех
Шрифт:
– Ну-ну…
Мы спешим в класс.
День пролетает в суете. Вот-вот начнутся триместровые каникулы, так что мы пишем контрольную за контрольной, сдаем охапки тестов и носимся по коридорам под вопли учителей «Не бегать». Я прихожу домой только к четырем часам и без сил падаю на диван перед теликом. Вот бы заснуть хотя бы на вечность… Тем более, мама и Ксю как раз сладко посапывают в родительской спальне: я вижу их силуэты, тесно
Сон ко мне не идет. Или это я не иду к нему? Мысли, как муравьи, носятся по тропинкам извилин в мозгу и не дают расслабиться. Я подтягиваю колени к груди и, поколебавшись, обхватываю правое запястье пальцами левой руки. Ничего. Сколько бы я не пробовала, я была и остаюсь единственным человеком, чьи чувства для меня – одна огромная тайна.
Или, может… Может, я просто бесцветная? Скучная, серая и неприметная настолько, что внутри меня вообще никаких красок нет? Но я же чувствую! Просто не могу разобраться, что именно. Кажется, боюсь. Но вот чего и почему?
Я снова тяну себя за челку и, растрепав волосы, замираю под синей завесой. Что-то меняется, вот что пугает. Каша, Лера, Андрей… Даже и Оксана и Егор! Все они как будто делают шаг в мою сторону, занимают какое-то место внутри. А я этого не хочу. Или хочу? Ох, я не знаю!
Ксю начинает недовольно кряхтеть, и я выныриваю из мыслей. Тихонько захожу в родительскую спальню и уношу сестренку, пока мама не проснулась. Прижимаюсь щекой к ее нежной щечке и с наслаждением погружаюсь в покой. Знаю, это немного эгоистично – использовать младшую сестру как антидепрессант, но она, кажется, не против. Ксю играет с синей прядкой и – ауч! – больно дергает меня за волосы. Я корчу рожицу, и она улыбается. А затем потихоньку засыпает опять.
Проходит минут двадцать, когда из комнаты выглядывает мама. Ее кудрявые волосы смешно сбились на одну сторону, а на щеке остался отпечаток подушки – словно кто-то смял ее кожу в горсти.
– Не знаешь, кто похитил моего ребенка?
Мама широко зевает и, шаркая босыми ногами по полу, плетется к дивану.
– Мне вернуть его обратно? – спрашиваю я шутливо.
– Нет-нет, наслаждайся, – сонно бормочет она, натягивая на плечи плед.
– А как же «вот станешь матерью, тогда и поймешь»?
– Это не про тебя. Ты и так уже все понимаешь. Может, даже лучше меня.
Мне почему-то становится грустно. В носу начинает противно пощипывать, а на глаза наворачиваются слезы. Я отворачиваюсь и утыкаюсь лицом в плечо.
– Ты на меня все еще злишься? – тихо спрашивает мама.
– Наверное, нет.
– Саш… Я тебя не понимаю.
– Я знаю.
Мы не смотрим друг на друга, и пропасть между нами как будто растет. Почему так бывает, что люди любят друг друга, а все равно не могут понять?
Мама
– Когда я была в твоем возрасте, мы с подружками столько всего отчебучивали. Меня и дома-то почти не было. Делали стенгазету, ходили на танцы, обсуждали мальчиков, учили друг друга целоваться, хихикали… Мы друг для друга были всем, и это было лучшее время в моей жизни. И я не могу просто смотреть на то, как ты упускаешь свое.
– Может, я просто другая?
– Но ты же моя дочь. Ты мое продолжение.
И как такие простые слова могут сделать так больно? Может, я не хочу быть чьей-то пятой ногой, пусть даже ее. Не хочу быть удобной. Не хочу быть сиквелом к фильму про молодость в 80-х. Не хочу влезать в круглую рамку, стачивая свои собственные углы.
Вот же странно. Получается, я хочу быть собой, хотя пока и сама не знаю, кто я.
Но и делать ей больно тоже не хочу. Я ведь и так ей вру насчет папы. А теперь, получается, и насчет себя…
– Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, – неловко добавляет мама.
– Знаю.
– Вот и хорошо. Тогда можно… можно мне обнять тебя?
Я наконец смотрю ей в глаза, и что-то в моем взгляде говорит лучше слов. Мамин рот округляется, превращается в обреченную букву «О». Она кивает и отворачивается, а я остаюсь один на один с острым чувством вины.
Ксю просыпается. Мама мгновенно выхватывает ее из моих рук и отходит. Я знаю, ей со мной трудно… Она такая открытая, что все чувства написаны на лице. А я скорее из тех, кто носит доспехи даже в одиночестве. Просто на всякий случай.
Вот и сейчас мамин голос немного дрожит, а спина неестественно прямая. Она сажает Ксю в манеж, повязывает фартук и стягивает волосы смешной детской резинкой с крольчонком.
– Пусть доказательством моей любви к тебе будет шарлотка! Что скажешь? Мы нарежем туда тонну яблок. Где же тут, кхм, где же тут мука…
Она хлопает дверцами, шуршит пакетами и без остановки бормочет что-то про «проклятые поварешки», лишь бы только заглушить тишину между нами.
– Мам… – зову я.
– М?
Она оборачивается.
– Тебе не нужно ничего доказывать. Я тоже тебя люблю.
Мама сжимает губы и смаргивает слезы. Вытирает глаза плечом. На пол с ее рук сыплется мука, будто волшебная пыльца. Но заклинание не срабатывает. Мы обе не знаем, что сказать. Слова, которые должны были сблизить, почему-то еще больше нас отдалили.
Ксю радостно молотит ладошками по клавишам музыкальной игрушки.
– Давай порежу яблоки! – нарочито бодро предлагаю я.
– Отличная идея! – так же бодро отвечает мама.