Самый синий из всех
Шрифт:
– А-гву-у-у, – радуется Ксю, обдавая мою любимую толстовку Ниагарским водопадом слюней. Мама говорит, они перестанут литься таким неистовым потоком, как только у Ксю прорежутся оставшиеся зубы. Но я, если честно, даже не представляю ее с сухим подбородком.
– Вот вы где, – мама с улыбкой выглядывает из кухни. На ней лосины и длинная футболка, кудрявые волосы скручены в пучок. Несколько прядей выбилось, и теперь ее голова окружена пушистыми пружинками. Это смешно, потому что выглядит она так, будто наш тостер только что ударил ее током. – Макароны или картошка?
– Кошелек или
– Кошелек, – отвечает мама немедленно. В ее глазах прыгают смешинки.
– Макароны, – подхватываю я.
Мама кивает, все еще продолжая улыбаться, и скрывается на кухне. У нас она совмещена с гостиной и это даже удобно, но только до тех пор, пока я не пытаюсь готовить. Кажется, у меня к этому нет никакого таланта. Яичница за считанные секунды превращается в обугленный картон, а про скользкий комок спагетти я вообще молчу. Буэ.
Ксю наконец сползает с моих рук, и я отправляюсь в свою комнату, лавируя между манежем, горами наглаженного белья и разбросанными по полу островами детских игрушек.
– Как дела в школе? – спрашивает мама, перекрикивая громыхание посуды.
– Нормально, – отвечаю я, падая на кровать. Это несложно, учитывая, что от двери до нее всего один шаг. Хоть какая-то польза от моего лилипутского роста… Полтора метра с кепкой – идеальный рост, чтобы чувствовать себя в крошечной комнатке полноправной хозяйкой, а не узницей подземелья! Помимо кровати сюда влез только письменный стол, принтер и что-то типа сундука, где я храню личные вещи. Еще полки с книгами, половинка окна и, конечно, мудборд над кроватью. Как хорошо, что мечтам много места не нужно! Здесь, по большей части, картинки с Пинтереста и фотки, которые я сделала на смартфон. Пара открыток. Несколько распечатанных на принтере цитат. И конечно, рисунки.
Я нашариваю на полу рюкзак и на ощупь нахожу в его недрах ручку и скетчбук. Пальцы сами начинают двигаться по бумаге, и я почти нехотя им подчиняюсь. Вот прямая линия челюсти, раковина уха… Я ведь не должна его рисовать и все же… А волосы у него зачесаны направо или налево? Кажется, направо. Я рисую родинки – одну под глазом, а другую чуть выше, возле скулы – губы и глубокую ямочку под носом. Получается так правдоподобно, что я краснею. У него красивые губы. А глаза глубоко посаженные, внимательные, с искрами смеха и бликами солнца.
Интересно, каково это – быть таким свободным и нормальным?
Мама распахивает дверь, и я торопливо захлопываю блокнот, заваливая его всяким хламом: учебниками, тетрадями, мятыми бумажками.
– Обед готов.
– Я же сто раз просила стучаться!
Пренебрежительно помахав в воздухе рукой, мама захлопывает дверь, а я вырываю листок из блокнота. Если кто-то его найдет, будет конец света. Но и выбросить жалко… Оглянувшись по сторонам, я вытаскиваю из стены кнопку, которая держит картинку с китом, и прячу рисунок под ней. Пусть пока побудет там. Спрятанный от чужих глаз рядом с моей любимой цитатой из Вербера:
«МЫ ДОЛЖНЫ ПРИЗНАТЬ ОЧЕВИДНОЕ: ПОНИМАЮТ ЛИШЬ ТЕ, КТО ХОЧЕТ ПОНЯТЬ».
На
А еще она разрешала рисовать прямо на стенах. Помню, как я плакала, когда рисунки скрылись под обоями, а мама тихо прошептала мне на ушко: «Тс-с-с, может, их и не видно, но мы-то знаем, что они там. Это секрет». Секрет…
– Прием, Аполлон-1, запрашиваю стыковку!
Я вздрагиваю, а мама смеется.
– Макароны на вкус вполне ничего, так что я не принимаю твое мрачное настроение насчет моих кулинарных способностей. Проблемы в школе?
Я качаю головой и быстро запихиваю остатки макарон в рот, загребая вилкой, как экскаваторным ковшом. Мне совсем не хочется начинать разговор по душам. Совсем-совсем-совсем.
– Спасибобылооченьвкусно, – заверяю я с набитым ртом.
Мама грустно усмехается и убирает мою тарелку в умывальник.
Остаток дня я слушаю музыку и листаю «Кубок Огня». Вечером становится немного одиноко, так что я, прихватив учебники, выглядываю из комнаты. Ксю спит в коляске прямо в центре комнаты, а мама сидит на диване, устало откинув голову назад. Выглядит такой худой и одинокой… Я осторожно сажусь рядом, чтобы не разбудить ее, но она и не спит. Поворачивает голову и смотрит на меня в полутьме долго-долго. А я на нее. Мы говорим без слов. И обнимаем друг друга без рук. Мама протягивает ко мне ладонь и осторожно касается пальцами синей прядки. Тело инстинктивно напрягается, но до моей кожи она не дотрагивается.
– Это что-то значит? – тихо спрашивает мама.
– Да, – так же тихо отвечаю я.
– Расскажешь?
– Нет.
Мама какое-то время молчит, и мне становится неловко.
– Извини, – робко добавляю я. – Это не потому, что я что-то скрываю именно от тебя. Просто я – это я.
Мама кивает.
– Ты ведь знаешь, что можешь мне все рассказать? – после паузы спрашивает она.
Сердце сжимается. Несказанные слова подрагивают на губах, вибрируют, словно потревоженный улей пчел. Я открываю рот, чтобы выпустить их на свободу, но не издаю ни звука. Я не могу. Просто не могу. А потом за дверью звенят ключи, раздается щелчок замка, и папа входит в квартиру. Момент упущен.
– Ку-ку! – громко басит он, не заботясь о том, что Ксю может проснуться.
Мама вскакивает с дивана и спешит ему навстречу, а я, подхватив учебники, скрываюсь в своей комнате. Так всегда: она как подсолнух, а он как солнце. Интересно, я тогда кто…
Ночью мне чудится, будто кто-то накрывает меня одеялом. Я разлепляю глаза и сонно жмурюсь в темноту, но никого рядом нет. Только с тихим щелчком закрывается дверь.
Показалось?
Глава 2: Цвет одиночества