Самый темный час
Шрифт:
Только когда Балбес фыркнул, я осознала, что сказала что-то не то. Поскольку я никогда не была обычной девушкой-подростком, мне иногда очень тяжело удавалось ее изображать. А обычные девушки-подростки, я точно знаю, никогда не звонят директорам их школ, словно это в порядке вещей.
— Я все равно собиралась ему звонить. — Я сердито глянула на Балбеса через стол. — Чтобы спросить, что мне делать с деньгами, оставшимися после нашей поездки в «Великую Америку» [8] .
8
«Великая
— Я их заберу, — пошутил Соня. Ну почему мама должна была выйти замуж за отца целого семейства комедиантов?
— А можно мне на них взглянуть? — поинтересовалась я, намеренно игнорируя обоих сводных братцев.
— На кого, милая? — спросил Энди.
На мгновение я забыла, о чем мы разговаривали. Милая? Энди раньше никогда не называл меня милой. Что здесь вообще происходит? Неужели мы — при мысли об этом я вздрогнула — сблизились? Извините, но у меня уже есть один отец, даже если он мертв. Он все еще частенько заскакивает ко мне с визитом.
— Думаю, она имеет в виду письма, — пояснила мама, очевидно, даже не заметив, как ее муж только что меня назвал.
— Ах да, конечно, — ответил Энди. — Они в нашей комнате.
«Наша комната» — это спальня, где спят Энди и мама. Я стараюсь никогда туда не заходить, потому что, ну, честно говоря, мне об этом даже думать противно. Да, конечно, я рада, что мамочка наконец-то счастлива после десяти лет траура по папе. Но означает ли это, что я хочу на самом деле увидеть, как она в постели с новым мужем смотрит «Западное крыло»? Спасибо, нет.
И все же после ужина я взяла себя в руки и пошла туда. Мама сидела за туалетным столиком и снимала макияж. Ей надо было очень рано ложиться, чтобы вовремя успевать на утренние новости.
— О, привет, зайка, — рассеянно сказала мамуля, не отрывая взгляда от зеркала. — Кажется, они вон там.
Я проследила за ее пальцем и увидела на комоде Энди металлическую коробку, которую Балбес выкопал с кучей прочего пацанячьего хлама вроде разных монеток, спичек и квитанций.
В общем, Энди попытался ее отчистить, и у него неплохо получилось. Можно было разобрать почти все слова.
Хотя я об этом слегка пожалела, поскольку надпись была политически некорректной. «Попробуйте новые сигары «Красный индеец»!» — настаивала она. Рядом даже было изображение этого коренного американца, который с очень гордым видом сжимал несколько сигар в руке, в которой следовало бы находиться его луку и колчану. «Восхитительный аромат соблазнит даже самого искушенного курильщика. Как и во всех наших продуктах, качество гарантировано».
Вот и все. Никакого официального предупреждения о том, что курение убивает. Ничего о рождении недоношенных детей. И все же было довольно странно осознавать, что реклама до рождения телевидения — и даже до рождения радио — по существу, ничем не отличалась от рекламы в наше время. Только теперь мы понимаем, ну, что присваивание товару названия расы людей, вероятно, их оскорбит.
Я открыла
Писем было штук пять-шесть. Не могу объяснить, что я ожидала увидеть, когда взяла первое из них. Но, наверное, часть меня с самого начала знала, что я там обнаружу.
Однако несмотря на это, когда я осторожно развернула первое письмо и прочитала слова «Дорогой Гектор», мне все равно показалось, будто кто-то подкрался ко мне из-за спины и дал пинка.
Мне пришлось присесть. Не отрывая глаз от пожелтевшей страницы, я опустилась в одно из кресел, которые мама с Энди поставили у камина.
Джесс. Эти письма были адресованы Джессу.
— Сьюз? — Мама бросила на меня удивленный взгляд. Она как раз наносила крем на лицо. — С тобой все в порядке?
— Все нормально, — сдавленно ответила я. — Ничего, если… Ничего, если я просто посижу здесь минутку и почитаю?
Мама начала похлопывающими движениями втирать крем в кожу рук.
— Конечно. С тобой точно все хорошо? Ты выглядишь немного… бледной.
— Я отлично себя чувствую, — солгала я. — Просто отлично.
«Дорогой Гектор», — снова прочитала я первую строчку. Почерк был очень красивый — старомодный, с завитушками. Так обычно писала сестра Эрнестина из школы. Я легко могла его прочесть, несмотря на то, что письмо было датировано восьмым мая тысяча восемьсот пятидесятого года.
Тысяча восемьсот пятидесятого! В тот год построили наш дом, который стал пансионом для путешественников, приезжавших на полуостров Монтерей. Именно в тот год, — как когда-то обнаружили мы с Доком, — Джесс или Гектор (именно так его и звали. Можете себе представить? Ну то есть — Гектор!) таинственно исчез.
Хотя так уж вышло, что я знала: ничего таинственного в его исчезновении не было. Его убили в этом самом доме… на самом деле, в моей спальне наверху. Вот почему последние полтора века он околачивался здесь, ожидая…
Ожидая чего?
Тебя, шепнул тихий голосок у меня в голове. Медиатора, который найдет эти письма и отомстит за его смерть, чтобы он смог отправиться к месту следующего предназначения, где бы оно ни находилось.
Эта мысль заставила меня вздрогнуть от ужаса. Серьезно. У меня вспотели руки, хотя в комнате мамы и Энди было прохладно из-за работавшего на всю мощь кондиционера. В затылке закололо, и показалось, будто шея стала толще.
Я заставила себя опустить взгляд на письмо. Если Джессу суждено было уйти, что ж. Тогда мне просто нужно ему помочь. В конце концов, это моя работа.
Вот только я никак не могла выкинуть из головы мысли об отце Доме. Собрат-медиатор, несколько месяцев назад он признался мне, что давным-давно, когда ему было столько же, сколько мне сейчас, он имел несчастье влюбиться в призрака. У них ничего не вышло — да и как иначе? — и отец Дом стал священником.
Понятно вам? Священником. Ясно? Вот насколько все оказалось плохо. Вот как тяжело ему было пережить потерю. Он стал священником.