Самый темный час
Шрифт:
— А ты научишь меня сегодня баттерфляю, Сьюз? — поинтересовался он. — Всегда хотел научиться так плавать.
— Сьюзен, — шепотом обратилась ко мне его мама, прежде чем убежать в парикмахерский салон (ни Пола, ни его отца, к моему облегчению, не было видно — они ушли в гольф-клуб на семичасовую партию). — Не знаю, как тебя и благодарить за то, что ты сделала с Джеком. Не представляю, что ты ему вчера сказала, но мальчика словно подменили. Никогда не видела его таким счастливым. Знаешь, Джек ведь чрезвычайно чувствительный ребенок. С очень живым
Я как ни в чем не бывало ответила, что да, говорил.
— Ну, мы зашли в тупик. Водили показывать его тридцати разным докторам, и никто — никто — не мог до него достучаться. А потом появилась ты, и… — Нэнси Слейтер восторженно посмотрела на меня аккуратно подведенными голубыми глазами. — В общем, я не знаю, сможем ли мы когда-то в полной мере тебя отблагодарить, Сьюзен.
Ну например, можете начать называть меня верно по имени, подумала я. Но на самом деле мне было все равно. Я просто ответила:
— Нет проблем, миссис Слейтер, — и, забрав Джека, отправилась с ним к бассейну.
Джека действительно словно подменили. Это было совершенно очевидно. Даже Соня, вырванный из своей почти постоянной полудремы счастливым плесканием Джека, спросил меня, тот ли это мальчик, с которым он видел меня вчера, и когда я подтвердила, что тот самый, на секунду или две выглядел по-настоящему изумленным, прежде чем снова вырубился. Вещи, которые когда-то пугали Джека — собственно, все вокруг, — казалось, больше его ни в малейшей степени не беспокоили.
Так что когда мы поели бургеров в закусочной у бассейна, и я предложила ему проехаться со мной на отельном автобусе в город, Джек совершенно не возражал. Он даже заметил, что «наверное, будет весело».
Весело. Джеку. Ну правда, может, мое призвание вовсе не медиаторство? Может, мне стоит стать учителем, или детским психологом, или еще кем-то в этом роде? Серьезно.
Однако Джек не пришел в восторг, когда, попав в город, мы тут же отправились к зданию, где располагалось Историческое общество Кармела. Ему хотелось к океану, но когда я объяснила, что это делается ради того, чтобы помочь привидению, и пообещала, что потом мы пойдем на пляж, он смирился.
Исторические общества не совсем в моем вкусе, но даже мне пришлось признать, что было вроде как круто рассматривать все эти старые фотографии на стенах, снимки Кармела и округа Салинас столетней давности, до того как на улицах выросли торговые комплексы и супермаркеты, а вокруг были одни только поля, покрытые кипарисами, как в той книге, которую нас заставили прочитать в восьмом классе, «Красный пони». У них здесь нашлась парочка довольно занятных вещиц — на самом-то деле из времен Джесса мало что сохранилось, но вот из более позднего периода, после Гражданской войны, добра хватало.
Мы с Джеком восхищались каким-то аппаратом под названием стереоскоп, который люди использовали потехи ради до
— Да, вы хотели меня видеть?
Я объяснила, что мы хотим увидеть того, кто здесь самый главный. Он ответил, что это он и есть, и представился как доктор философии Клайв Клеммингс. Так что я рассказала доктору философии Клайву Клеммингсу, кто я и откуда, достала из своего спортивного рюкзака (тот, что от Кейт Спейд, совершенно не сочетался с шортами цвета хаки со складками спереди) жестяную коробку из-под сигар и показала ему письма…
И у него сорвало крышу.
Серьезно. У парня реально сорвало крышу. Доктор Клеммингс пришел в такой восторг, что крикнул пожилой леди, сидящей в приемной, чтобы она никого на него не переключала (та оторвалась от любовного романа и пораженно уставилась на босса; доктор философии Клайв Клеммингс явно получал не так уж и много звонков) и затащил нас с Джеком в свой кабинет…
Где у меня чуть не случился сердечный приступ. Потому что там, над столом Клайва Клеммингса, висел портрет Марии де Сильва — тот самый, что я видела в книге, которую Док притащил из библиотеки.
Художник проделал колоссальную работу, осознала я. Он очень точно отразил ее образ вплоть до мельчайших деталей, включая искусно завитые локоны и золотое ожерелье с рубинами вокруг изящной шеи, не говоря уж о надменном выражении лица…
— Это же она! — непроизвольно воскликнула я, ткнув пальцем в картину.
Джек посмотрел на меня так, будто я сошла с ума — по-моему, на какое-то мгновение я действительно утратила связь с действительностью, — но Клайв Клеммингс лишь бросил взгляд на портрет через плечо и бросил:
— Да, Мария Диего. Эта картина — жемчужина нашей коллекции. Один из ее внуков чуть не продал портрет на гаражной распродаже, представляете? Он был совсем на мели, бедняга. Стыд и позор, если вдуматься. Хотя члены семейства Диего вообще мало чего добились в жизни. Знаете, все эти разговоры о дурной крови. А Феликс Диего…
Доктор Клайв открыл коробку из-под сигар и с помощью какой-то особой штуковины, похожей на пинцет, извлек первое письмо.
— О боже! — выдохнул он.
— Ага. Это от нее. — Я кивнула на портрет. — От Марии де Сильва. Она написала эти письма Джессу… то есть Гектору де Сильва, ее кузену, за которого она должна была выйти замуж, вот только он…
— Исчез.
Клайв Клеммингс уставился на меня. Ему, должно быть, если я не ошиблась, было чуть за тридцать или около того — несмотря на очень широкую залысину на макушке — и хотя доктора отнюдь нельзя было назвать привлекательным, но сейчас он уже не выглядел таким до крайности отталкивающим, как пару минут назад. Полный изумления взгляд, который мало кому шел, с ним сотворил просто чудо.