Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
Он шел на эту уступку и, может быть, готов был на другие, поскольку находился в добром расположении духа и уже видел перед собою ряд виселиц и помостов, уходивших в бесконечную даль, словно аллея Сфинксов в Фивах, как вдруг отворилась дверь и в полумраке показался судебный пристав из Викариа.
— Вы будете маэстро Донато? — вопросил он.
— Ну, я. Заходи, не мешкай! — откликнулся тот, не зная, с кем имеет дело, и развеселившись от заманчивых подсчетов и выпитого вина.
— Это вы не мешкайте! —
— Ого-го! — вмешался папаша Бассо Томео, чьи зоркие глаза были привычны к темноте. — Сдается мне, что я вижу, как блестит серебряная или стальная цепь на черном платье.
— Судебный пристав из Викариа, — отозвался голос из сумрака. — От фискального прокурора. Если заставите его ждать, пеняйте на себя.
— Живее, кум, живее! — сказал Бассо Томео. — Похоже, дело не терпит.
И он замурлыкал себе под нос тарантеллу, начинающуюся словами:
У пульчинеллы есть трое поросят…— Я мигом! — вскричал маэстро Донато, выскакивая из-за стола и рысью устремляясь к двери. — Правду вы сказали, ваша честь, синьор Гвидобальди не из тех, кто станет ждать.
И, даже не надев шляпы, маэстро Донато поспешно зашагал вслед за судебным приставом.
От улицы Вздохов-из-Бездны до Викариа идти недалеко.
Викариа — это старинный Капуанский замок. В пору неаполитанской революции он играл ту же роль, что Консьержери во время французской: между судом и казнью служил последним приютом для обвиняемых.
Здесь осужденных помещали, если воспользоваться неаполитанским выражением, в часовню.
Эта часовня была просто отделением тюрьмы, и им не пользовались со времен Эммануэля Де Део, Гальяни и Витальяни; семь же патриотов, казненных с 6 июля по 3 августа, были помещены в монастырь, или скорее форт дель Кармине, куда их заточили.
Фискальный прокурор Гвидобальди отправился туда, осмотрел помещение и велел привести его в порядок.
Надо было укрепить замки, запоры и ввинченные в пол кольца, убедиться, что все достаточно прочно и надежно.
Потом прокурор решил разом покончить с двумя делами и послал за палачом.
Во время нашего пребывания в Неаполе мы с каким-то благоговейным чувством посетили эту часовню, где все осталось в прежнем виде, только была убрана картина, висевшая над большим алтарем.
Часовня сооружена посредине тюрьмы. Чтобы попасть туда, надо пройти через три или четыре зарешеченные двери.
Собственно в часовню, то есть в помещение, где стоит алтарь, поднимаешься по двум ступеням.
Свет туда проникает через низкое окно, пробитое на уровне пола и забранное двойной решеткой.
Из этой комнаты по четырем-пяти ступенькам спускаешься в другую.
Именно
Ввинченные в пол большие железные кольца указывают места, где лежали на тюфяках узники в последнюю бессонную ночь. К кольцам были прикованы их цепи.
На одной стене с тех времен и по сей день сохранилась большая фреска, изображающая распятого Иисуса Христа и коленопреклоненную у его ног Марию.
Позади этой камеры расположена сообщающаяся с нею маленькая комната с особым входом.
В эту комнату, через этот особый вход, впускали белых кающихся, которые брали на себя заботу сопровождать осужденных, ободрять и поддерживать их в смертный час.
В этом братстве, члены которого называются bianchi, состоят духовные и светские лица. Духовники выслушивают исповеди, дают отпущение грехов и причастие — словом, делают все, кроме соборования.
Ведь соборование предназначено для больных, а осужденные на казнь не больны, им суждено погибнуть от несчастного случая, так что соборование, которое есть не что иное, как освящение агонии, им не положено.
Войдя в эту комнату, где они облачаются в длинное белое одеяние, снискавшее им прозвище bianchi, кающиеся уже более не расстаются с осужденным до тех пор, пока тело его не будет опущено в могилу.
Они держатся возле несчастного весь промежуток времени, отделяющий тюрьму от эшафота. На эшафоте они кладут руку ему на плечо — жест, означающий, что он может излить им свою душу, и палач не имеет права прикоснуться к смертнику до тех пор, пока bianchi не уберет руку и не произнесет: «Этот человек принадлежит тебе».
Вот к этому-то последнему этапу на скорбном пути приговоренных к смерти и привел пристав маэстро Донато.
Палач вошел в Викариа, поднялся по лестнице слева, ведущей в тюрьму, миновал длинный коридор с камерами по обеим сторонам, отворил одну за другой две решетчатые двери, взошел по еще одной лестнице, толкнул еще одну решетку и оказался у дверей часовни.
Он ступил на порог. Первая комната, та, где стоял алтарь, была пуста. Палач вошел во вторую и увидел фискального прокурора Гвидобальди, под наблюдением которого укрепляли дверь в комнату bianchi, навешивали на нее два засова и три замка.
Маэстро Донато остановился на нижней ступеньке, почтительно ожидая, пока фискальный прокурор соблаговолит заметить его и заговорить с ним.
Через минуту фискальный прокурор оглянулся, обнаружил того, за кем посылал, и произнес:
— А, это вы, маэстро Донато!
— К услугам вашего превосходительства, — отвечал палач.
— Знаете ли вы, что нам придется произвести немало казней?
— Знаю, — подтвердил маэстро Донато с гримасой, которая должна была сойти за улыбку.