Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
— Луиза, Луиза! — вскричал Сальвато. — Подумай! Поразмысли!
— А он? Он, такой добрый, такой благородный и великий! Если он, уже знающий, что у меня хватило решимости изменить ему, узнает, что мне недостало решимости умереть, если все вокруг узнают, какой ценой купила я свою жизнь, — еще худший позор обрушится на его голову! О, при одной этой мысли, мой друг, — продолжала Луиза, вставая, — я чувствую себя сильной, как спартанка, и если бы эшафот был здесь, я взошла бы на него
Сальвато упал на колени и страстно поцеловал ее руку.
— Я сделал то, что должен был сделать я, — сказал он. — Будь же благословенна: ты сделала то, что следовало сделать тебе!
CLXXIX
ТРИБУНАЛ В ОБИТЕЛИ МОНТЕ ОЛИВЕТО
Этторе Карафа не ошибся. В девять часов вечера на лестнице, ведущей к камере узников, послышались тяжелые шаги вооруженных солдат.
Дверь отворилась, и в полумраке засверкали штыки.
Вошли тюремщики; они принесли с собой цепи, бросили их на каменный пол, и те зловеще зазвенели.
Вся кровь благородного графа ди Руво возмутилась.
— Цепи! Цепи! — вскричал он. — Надеюсь, это не для нас?
— А для кого же еще, как вы думаете? — с издевкой отозвался один из тюремщиков.
Этторе сделал угрожающий жест, поискал вокруг себя чего-нибудь, что могло бы послужить ему оружием, и, ничего не найдя, остановил свой взгляд на камне, закрывавшем люк: казалось, он готов был, как Аякс, поднять этот камень.
Чирилло остановил его.
— Друг, — сказал он, — самые почетные шрамы после тех, что оставляет на руках героя вражеский меч, — это те, что оставляют цепи тирана на руках патриота. Где цепи? Вот мои руки.
И благородный старик протянул вперед обе кисти.
Когда отворилась дверь, Веласко, по своему обыкновению, играл на гитаре и пел под ее аккомпанемент веселую неаполитанскую песенку. Он не прекратил пения и тогда, когда вошли тюремщики и бросили на пол цепи. Этторе Карафа поглядывал то на Доменико Чирилло, то на невозмутимого певца.
— Мне стыдно, — признался он, — ибо, воистину, я вижу здесь двоих людей, более мужественных, чем я сам.
И он тоже протянул руки.
Затем наступила очередь Мантонне.
Потом подошел Сальвато.
Пока на него надевали цепи, Элеонора Пиментель и Микеле, не спускавшие глаз с Луизы все то время, пока она разговаривала в стороне с возлюбленным, поддерживали молодую женщину, у которой подкашивались ноги.
Когда Сальвато был закован, Микеле со вздохом, вызванным скорее необходимостью оставить сестру, чем стыдом перед предстоящей процедурой, приблизился к тюремщику.
Веласко продолжал петь нисколько не изменившимся голосом.
Тюремщик
Надевать цепи на женщин сочли излишним.
Часть солдат прошла вперед, чтобы освободить место для узников, ибо подниматься по узкой лестнице можно было только по двое; за узниками последовала оставшаяся часть отряда, и так все вышли во двор.
Там солдаты построились в две колонны, по обе стороны группы узников; замыкающие несли факелы, освещая дорогу этой мрачной процессии.
В таком порядке прошли они вдоль по всей улице Медина через толпу лаццарони, осыпавшую арестованных оскорблениями; прошли мимо банкирского дома Беккеров, где проклятия посыпались с удвоенной силой, потому что толпа узнала Луизу Сан Феличе; потом вышли на улицу Монтеоливето, в конце которой, на площади того же названия, зияли ворота монастыря, превращенного в трибунал.
Судьи, вернее палачи, заседали на третьем этаже.
Большая монастырская трапезная была переделана в зал суда.
Он был обтянут черным сукном, и единственным его украшением служили знамена неаполитанских и испанских Бурбонов, а также огромное распятие, помещенное над головою председателя, — символ страдания, а не справедливости; казалось, оно находится здесь как доказательство того, что правосудие человеческое всегда заблуждалось, причиной чему то ли ненависть, то ли низость, то ли страх.
Арестованных провели по темному коридору, примыкавшему к судебному залу; они могли услышать рев ожидавшей их толпы.
— Подлый народ! — пробормотал Этторе Карафа. — Стоит ли жертвовать собою ради него…
— Мы жертвуем не только ради него, — возразил Чирилло, — но ради всего человечества. Кровь мучеников сильнее всего подтачивает троны!
Открыли дверь, ведущую к помосту, приготовленному для обвиняемых. Жаркая духота, потоки света, буря криков обрушились на них.
Этторе Карафа, который шел первым, невольно остановился, будто у него перехватило дыхание.
— Входи, как в Андрию, — сказал ему Чирилло.
И отважный полководец первым ступил на помост.
Каждого из его товарищей, как и его самого, встречали крики и вопли.
При виде женщин они удвоились.
Сальвато, заметив, что Луиза склонилась, как тростинка, обнял ее за талию и поддерживал на ходу.
Потом он обвел взглядом весь зал.
В первом ряду, среди зрителей, опершись на перегородку, отделявшую публику от судей, сидел монах-бенедиктинец.
Когда взгляд Сальвато остановился на нем, он откинул капюшон.