Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
— Что ты делал при Республике?
— Великие дела. Но недостаточно великие, поскольку в конце концов мы капитулировали.
— Что ты можешь сказать в свою защиту?
— Я капитулировал.
— Этого мало.
— Прискорбно, но мне больше нечего ответить тем, кто топчет ногами священные законы договоров.
— К смерти!
— К смерти! — повторил трибунал.
— А ты, Микеле-дурачок! — продолжал Спецьяле. — Чем ты занимался во времена Республики?
— Я умнел, —
— Можешь ли ты сказать что-либо в свою защиту?
— Нет смысла.
— Почему?
— Да ведь колдунья Нанно предсказала мне, что сначала я стану полковником, а потом меня повесят. Полковником я уже был, мне только и остается быть повешенным. Никакие мои слова этому не помешают. Значит, не стесняйтесь, заводите свою песенку: «К смерти!»
— К смерти! — повторил Спецьяле. — А теперь вы, — продолжал он, указывая пальцем на Пиментель.
Она поднялась, прекрасная, спокойная, суровая, как античная матрона.
— Я? — спросила она. — Меня зовут Элеонора Фонсека Пиментель, мне тридцать два года.
— Что вы можете сказать в свою защиту?
— Ничего. Но я многое могу сказать в свое обвинение, ибо сегодня обвиняют героев, а вознаграждают трусов.
— Говорите, если вам нравится обвинять самое себя.
— Это я первая крикнула неаполитанцам: «Вы свободны!», я выпускала газету, в которой обличала клятвопреступления, низость и злодейства тиранов; я читала со сцены театра Сан Карло возвышенный «Гимн Свободе» Монти, я…
— Довольно, — перебил Спецьяле, — вы продолжите панегирик себе по дороге к виселице.
Элеонора села на место так же спокойно, как прежде с него поднялась.
— А теперь ты, гитарист! — сказал Спецьяле, обращаясь к Веласко. — Мне сказали, что ты убивал время в тюрьме, играя на гитаре.
— Разве это оскорбление королевского величества?
— Нет. И если бы ты был виноват только в этом, хоть это и занятие для бездельника, ты не стоял бы сейчас перед судом. Но поскольку ты здесь, сделай милость — назови нам свое имя, фамилию, возраст, положение в обществе и так далее.
— А если мне не хочется вам отвечать?
— Это не помешает мне послать тебя на смерть.
— Ладно! — сказал Веласко. — Пойду, не дожидаясь, пока ты меня пошлешь.
И одним прыжком, прыжком ягуара, он перескочил через помост и оказался посреди судебной залы. Прежде чем успели догадаться, что он хочет сделать, прежде чем успели его остановить, он метнулся к окну, размахивая своими цепями и крича: «Дорогу! Дорогу!»
Все расступились перед ним. Он вскочил на подоконник и на секунду замер. Весь зал испустил крик ужаса: Веласко ринулся в пустоту. Почти тотчас же послышался звук падения тяжелого тела на камни.
Веласко,
На миг в шумном зале воцарилась тягостная тишина. Судьи, обвиняемые, зрители — все содрогнулись. Луиза бросилась в объятия возлюбленного.
— Не прервать ли заседание? — спросил председатель.
— Это еще почему? — возразил Спецьяле. — Вы бы все равно приговорили его к смерти, а он убил себя сам; правосудие свершилось. Отвечайте, господин француз, — продолжал он, обращаясь к Сальвато. — Расскажите, как получилось, что вы тоже оказались перед нами?
— Я оказался перед вами, — отвечал Сальвато, — потому что я не француз, а неаполитанец. Меня зовут Сальвато Пальмиери, мне двадцать шесть лет; я горячо люблю свободу и ненавижу тиранию. Это меня хотела уничтожить королева рукою своего сбира Паскуале Де Симоне; это я имел наглость, отбиваясь от шести убийц, двоих заколоть и двоих ранить. Я заслужил смерть, приговаривайте меня.
— Ну что ж, — сказал Спецьяле, — не следует отказывать этому достойному патриоту в том, чего он требует: смерть ему!
— Смерть! — откликнулся трибунал.
Луиза ожидала этого, и все же у нее вырвался тяжкий вздох, похожий на стон. Монах-бенедиктинец приподнял капюшон и обменялся с Сальвато быстрым взглядом.
— Так! — произнес Спецьяле. — Теперь очередь синьоры, и конец. Ну-ка, расскажите о себе, хоть мы и так все знаем не хуже вас самой. Имя, фамилия, положение в обществе, а потом перейдем к Беккерам.
— Встаньте, Луиза, и обопритесь о мое плечо, — прошептал Сальвато.
Луиза поднялась и сделала, как он велел. Увидев ее, такую юную, такую прекрасную и скромную, зрители не удержались от шепота восхищения и жалости.
— Пристав! — приказал Спецьяле. — Водворите тишину.
— Тише! — крикнул пристав.
А Спецьяле обратился к Луизе:
— Говорите.
— Меня зовут Луиза Молина Сан Феличе, — начала молодая женщина нежным и дрожащим голосом. — Мне двадцать три года; я не виновна в преступлении, в котором меня обвиняют, но я хочу только одного — умереть.
— Значит, — подхватил Спецьяле, раздраженный тем, что публика столь очевидно выражала симпатию к обвиняемой, — значит, вы утверждаете, что не вы донесли на банкиров Беккеров?
— Она утверждает это с достаточным основанием, — вмешался Микеле, — потому что донес на них я. Ведь у генерала Шампионне находился я, допросить Джованнину советовал тоже я. Бедная сестрица не имеет ко всему этому никакого отношения! Так что можете спокойно отправить ее домой и просить ее, святую женщину, помолиться за вас.