Сандро из Чегема. Том 3
Шрифт:
— Может, перелить вино из кувшина, — сказал хозяин, — чтобы поймать рыбу?
— А зачем переливать, — развел руками Опивало, — я сейчас приналягу и доберусь до рыбы.
Не успел хозяин опомниться, как Опивало лег перед кувшином и, сунув туда голову, стал пить вино, постепенно углубляясь в кувшин, что явно не нравилось хозяину, хотя он вместе со старейшинами был поражен такими способностями Опивалы.
— Зачем было выпивать? — бормотал хозяин, стараясь из-за головы Опивалы заглянуть в кувшин. — Можно было перелить в амфору.
А между тем Опивало, усердствуя,
— Сдается мне, — сказал один из старейшин, обращаясь к Джамхуху, — что этот твой человек сам скоро заплещется в кувшине и запоет с рыбой в два голоса!
— Зачем было вообще выпивать, — сказал хозяин, уже даже не пытаясь заглянуть в кувшин через голову Опивалы, — вон у меня сколько пустых амфор.
— Ничего, — заметил Джамхух, — он не свалится в кувшин. Силач, подержи его за ноги.
Силач схватил за ноги Опивалу, продолжавшего углубляться в смысл кувшина и легко одолевавшего этот смысл.
Вдруг из кувшина раздалось пение застольной песни «Многие лета».
— Кто поет? — спросили сверху.
— Вино поет, — загадочно ответил Опивало, продолжая углубляться в смысл кувшина.
— Можно было перелить, — в последний раз сказал хозяин и безнадежно махнул рукой.
— Допил! — наконец раздался голос Опивалы из глубины кувшина.
— Лови рыбу! — крикнул Силач, сидя на корточках перед кувшином.
Он держал за щиколотки обе ноги Опивалы одной рукой и равномерно двигал ею, чтобы тот мог достать дно кувшина в любой части.
— Поймал! — загудел Опивало, и Силач мигом вытащил его наверх.
В руках Опивалы билась большая, порозовевшая от пребывания в вине форель.
— Форель?! — удивились все, словно ожидали совсем другую рыбу.
— Сейчас она у меня запоет! — воскликнул Объедало и, выхватив форель у Опивалы, откусил ее до хвоста, а хвост почему-то протянул Опивалу.
— Я выпил, а ты закусил? — слегка обиделся Опивало и почему-то вручил хвост хозяину вина.
— Зачем? — спросил хозяин, вовсе ничего не понимая, потому что все еще горевал по поводу опустевшего кувшина.
— Да, — сказал Объедало, с видом знатока дожевывая форель, — оказывается, форель, вымоченная в вине, даже в сыром виде очень вкусна.
Говорят, именно с тех пор ценители вкусной еды стали жарить форель, предварительно вымочив ее в вине.
— Все ясно, — сказал Джамхух, обращаясь к хозяину, — форель — речная рыба. Только вместе с речной водой она могла попасть в кувшин. Ты подливаешь воду в вино. Скорее всего, ты это делаешь ночью. Ночью ты черпанул в амфору воду из реки вместе с форелью и, не заметив этого, перелил в кувшин.
— Земляки, не взыщите! — взмолился виноторговец, продолжая держать в руке хвост форели. — Я это вино только диоскурийцам продаю. Своих я им не поил…
— Так начинается порча, — сказал Джамхух. — Там, где один по ночам приторговывает рабами, другой по ночам начинает подливать воду в вино.
— А ты докажи, что я продавал рабов! — вдруг раздался голос молодого князя. Оказывается, он незаметно подошел к
— Вроде рыба запела, — сказал Опивало, озираясь. Он сначала вопросительно посмотрел на Объедалу, съевшего форель, а потом на князя. Опивало был явно под хмельком.
Джамхух тоже оглянулся и увидел князя. Он сразу определил, что лицо князя отмечено печатью молодости, печатью красоты, однако не отмечено печатью мудрости.
Через много лет время стерло с его лица печать молодости и печать красоты, но снабдить его отсутствующей печатью мудрости времени не удалось.
— Кажется, я не называл имени того, кто торгует рабами, — сказал Джамхух, оглядывая собравшихся, — или я назвал имя того, кто торгует рабами?
— Нет, не называл, — ответили старцы, взглянув сначала на Джамхуха, а потом на князя.
— Ясно, что ты намекал на меня, — сказал князь и добавил: — Всем известно, что ты выучил абхазский язык за пять дней, а не за два, как ты утверждаешь. Какой же ты праведник после этого и какое ты имеешь право нас учить?
— Лучше бы избавил нас от эндурцев, — взбодрился виноторговец и наконец отшвырнул хвост форели, — чем заглядывать в чужие кувшины и приводить сюда каких-то чудищ-выпивох.
— Словоблуды, — сказал Джамхух. — Ты их обвиняешь в одном, а они оправдываются в другом. Продающий раба — сам раб власти! Продающий нечистое вино — сам раб нечистоты! Запомните, что рабство уже тем плохо, что создает труса, связанного цепью, чувство равенства с героем, связанным цепью. И не только чувство равенства! Чувство превосходства! Когда и трус и герой одинаково беспомощны, трус приписывает себе все, что мог бы сделать герой на свободе. Потому что оба беспомощны, а герой молчит. Герой в цепях всегда молчит, трус в цепях всегда говорит. Когда ему еще поговорить о своих геройствах, как не в цепях! Но лев, сидящий в клетке, — это все-таки лев, а не шакал!
С этими словами Джамхух — Сын Оленя вместе со своими друзьями покинул село, не отведав хлеба-соли и оставив старейшин в печальном недоумении.
Сын Оленя был так разгневан, что долго не мог прийти в себя и не разговаривал с друзьями.
— Лев, сидящий в клетке, — это не то, что шакал, сидящий в клетке, — шепотом сказал Опивало Объедале. — А ты что думаешь, землеед?
— Отстань, — отмахнулся Объедало, — я тоже так думал.
— Знаю, знаю, что ты думал, — не отставал от него Опивало. — Ты думал, раз уже в клетке, все равно, что шакал, что лев, что лиса.
— Уж не опьянел ли ты? — спросил Объедало.
— Да, — признался Опивало, — малость захмелел. Оказывается, когда пьешь вниз головой, быстро хмелеешь. Хмель сразу же стекает в голову.
— Ах, вот оно что, — сказал Объедало и успокоился.
— То-то и оно, — кивнул Опивало и добавил: — Только не имей привычки выхватывать из рук чужую рыбу.
— Я думал, ты сырую не будешь есть, — примирительно сказал Объедало, — а у меня желудок привычный.
— Уж как-нибудь сами разберемся, — ответил Объедало, — как нам быть с рыбой, пойманной на дне кувшина.