Санитарная рубка
Шрифт:
Бекишев снова кивнул.
— Чего ты головой трясешь, как старый козел?! Выводы делай! Или выгоню к чертовой матери! Понимаешь, чего толкую?
— Абсолютно понимаю, Василий Юрьевич. Только один вопрос. Вы запретили людей из Первомайска трогать, а я уверен, что там ниточки. Еще бывшая жена Богатырева. Ваше слово…
— Тряси всех подряд, без всякого разбора тряси — вот мое слово!
Решения свои Караваев мог менять мгновенно, если этого требовали обстоятельства. Вот и сейчас, не раздумывая, отменил он свое же указание, которое давал накануне. Не до соплей стало, когда закипела такая заваруха.
Отпустил
22
Только что распиленные доски глухо шлепались одна на другую, и штабель быстро, на глазах, поднимался вверх. Работа в этот день, с самого утра и до вечера, катилась, как по маслу — без сучка и без задоринки. Пилорама тянула исправно, мужики были трезвые и дружно, сноровисто, помогая себе ломами, скатывали с эстакады одно бревно за другим; железные пилы вгрызались в податливую древесину, щедро сыпались на землю опилки.
В такие редкие моменты, когда все ладилось и получалось само собой, в Сергея будто неведомый живчик вселялся: он не ходил, а бегал вприпрыжку, стараясь успеть и сделать сразу с десяток дел. Большекромый, как говорила в таких случаях Светлана. Заскочив на штабель, железным крюком растаскивал только что напиленные доски, укладывая их по порядку, по сторонам не смотрел и не видел, что к пилораме подъехала машина; шума мотора из-за визга пил тоже не расслышал, и дернулся от неожиданности, когда его кто-то жестко ухватил за плечо.
Обернулся, ничего не понимая. Перед ним стоял худощавый, жилистый мужик, отутюженный и отглаженный, словно по ошибке заскочивший на штабель вместо сцены, смотрел цепким взглядом, и лицо его было непроницаемо-спокойным. Сергей, удивленный опустил железный крюк, спросил:
— Тебе чего?
— Поговорить надо.
— Ну, говори. Ты кто?
Бекишев представляться не стал, не опуская цепкого взгляда, предложил:
— Давай спустимся, отойдем в сторону, а то стоим, как на выставке.
Сергей сразу почуял — ничего хорошего предстоящий разговор ему не обещает. Перехватил крюк, не выпуская его из рук, спрыгнул со штабеля и только теперь увидел иномарку, стоявшую у эстакады, а в ней — двух мордатых хлопцев, сидевших на заднем сиденье. Тоскливо подумал: «Этого мне только не хватало! И в Первомайске рэкетиры объявились!» Он нисколько не сомневался, что пожаловали именно они.
Но скоро выяснилось, что ошибся. Бекишев, когда они отошли чуть в сторону от штабеля, заговорил быстро, отрывисто и совсем не о деньгах:
— Значит так, мужик, слушай сюда и вникай. Мне надо знать, где сейчас в Сибирске находится Богатырев Николай Ильич, шурин твой. Он же был здесь на похоронах и уехал в город. К кому уехал?
«Вот оно что! А я ведь предупреждал — не лезь! Теперь расхлебывать будем! Это ведь точно караваевские! От них далеко не убежишь! Тьфу ты, черт! Не понос, так золотуха!» — От этой догадки у Сергея остро засосало под ложечкой; уж чего-чего, а вот такого неожиданного поворота он не желал. Боялся. Но вида, что боится, старался не подавать. Изо всех сил старался. Как можно спокойней ответил:
— Он хоть и шурин мне, а не докладывался. Сказал, что поехал в город на работу устраиваться, а
— Мужик, ты меня не понял. Мне адрес нужен. Говори быстро и трудись дальше со спокойной душой, никто тебя не потревожит.
И тут Сергей, сам того от себя не ожидая, вспыхнул, как вспыхивает сухая береста. Постоянная боязнь за свою пилораму, злость на Николая, стыд за собственный страх — все мгновенно скрутилось в горючий комок:
— Да пошел ты! Знаешь, куда идти? Или подсказать?! Сказал же русским языком — не знаю! Пытать, что ли, будешь?
— Я тебе шанс, дурак, даю. Тихий, мирный, хороший шанс, а ты меня не слышишь. Пытать тебя никто не будет — хлопот много. Вот держи мою визитку, и если сегодня до десяти вечера не позвонишь, тогда жди сюрприза.
Визитку Бекишев засунул Сергею в карман куртки, развернулся и неспешно пошел к машине, осторожно ставя ноги, чтобы не замарать в грязи блестящие туфли. Хлопнула дверца, машина уехала, а Сергей долго еще стоял на прежнем месте, глядя ей вслед, изо всей силы, до судороги в пальцах, сжимая железный крюк.
Визитку он не выкинул, но и звонить не стал. Вечером, умаявшись за долгий день, сразу после ужина лег спать, попросив Светлану, чтобы приглушила телевизор, и слышал еще сквозь дрему, что говорила она чего-то про погоду, про ветер, а еще слышал, что где-то в ограде катается, громыхая, пустое ведро, и думал, что надо бы его прибрать… Но мысли эти лишь скользнули краем и сразу забылись, накрытые тяжелым сном, из которого он долго не мог выбраться, когда его начала тормошить Светлана:
— Вставай, Сережа! Горим! Пожар, Сережа! Пожар!
И еще что-то кричала тонким, срывающимся на визг голосом, и этот голос, а не слова разбудили его. Вскочил, увидел в окнах пляшущие красные отблески, и пронзило — это же пилорама горит! Выбежал на крыльцо, и ноги у него чуть не подкосились в коленях: по крыше пилорамы, раздуваемый ветром, пластался неистовый огонь, то высоко подскакивал в небо, то полого выстилался огромными языками, которые тянулись к дому, и светящиеся искры уже доставали до стены. Треск стоял, будто ломали сухой валежник. Пламя на глазах набирало силу, разбухая во все стороны, вскидывало поверху черный, клубящийся дым. Сергей, одолев первую оторопь, одним махом слетел с крыльца и кинулся к пылающей пилораме. Бежал, не чуя под собой земли — только бы успеть! Вспомнил, сразу вспомнил, что возле крайнего стояка оставил еще позавчера два газовых баллона. Привез их, запасные, сгрузил, а в сени, где они всегда стояли, чтоб были под рукой, если понадобится поменять, занести не успел, закрутился и позабыл. Если баллоны рванут — огненный вал достанет и до дома… Подбежал к стояку, по которому уже металось пламя, увидел баллоны, нагнулся, оберегаясь от палящего жара, чтобы проскочить до них и вытащить, кинулся вперед, а навстречу ему, отбрасывая назад, ударил тугой взрыв, в глазах лопнул крутящийся огненный шар и рассыпался мелкими-мелкими искорками… Второго взрыва он уже не услышал и не увидел, как огненный вал прокатился по земле, ударился в стену дома, и старое, высохшее за долгие годы дерево охотно загорелось. Ветер рвал, раскидывал и подгонял огонь. Занялись крыша, сени, вспыхнула летняя кухня и звонко стали лопаться оконные стекла.