Санька-умник 3
Шрифт:
— Вот и готовься. Срок — неделя. Все остаетесь здесь. Ты, Василий, тоже… переходишь на казарменное положение.
Ещё сутки назад ни о чем подобном у меня и в мыслях не было. Эти двадцать четыре часа в Москве буквально перевернули всю мою жизнь. Эту, уже здесь, вторую. Чего только в ней не случалось — четыре войны, работа в лагере НКВД, но чтобы такое…
Я здесь всё время не высовывался, к обстоятельствам приспосабливался, старался быть менее заметным в своей второй жизни. А она, меня за шиворот взяла и…
Сейчас я находился в кабинете самого Сталина! Причем,
Прервется его жизнь этой весной или продлится дальше, сейчас и от меня зависело. Да, что говорить — именно от меня! Кто бабочковую настойку-то изготовил?! Она — первична, препарат Вершинина — только её аналог.
Я стронул камешек на вершине горы. Он и сдвинул с места всё остальное.
Может, именно для этого и попал я сюда? Таково моё предназначение?
Не просто так были и фельдшерская школа, работа на фармацевтическом складе? А мой перевод к летчикам? А встреча с Кожедубом, который был не шапочно знаком с Василием Сталиным?
А то, что надо из бабочек нужно стимулятор сделать?
— Идите. Вас проводят.
Вождь кивнул сыну. Сейчас тот был в своем законном генеральском мундире. Права-то носить его он был не лишен, пусть и смещен с должности.
— Что будет нужно, говорите. К вам подойдут.
Это уже было сказано Сталиным, когда мы вчетвером покидали кабинет.
— Потом всё мне расскажешь, — шепнул мне Вершинин.
— Хорошо, — только и оставалось мне пошевелить губами в ответ.
Глава 42
Глава 42 Трудное и ответственное решение
На новом месте — приснись жених невесте…
Так бабушка Саньки-умника в Пугаче говорила.
Мне ночью в Кремле сон про невесту не пришел. Утром же ни к тому ни к сему анекдот из прошлой жизни вспомнился.
Тот, где новый сотрудник фирмы у давно здесь работающего спрашивает о том, кто генерального директора поддерживает.
— Никто, он ещё сам ходит…
Так вот, те товарищи, что Вождя не очень сильно поддерживали, буквально на уши встали из-за нашего ночного посещения Сталина.
Уже ранним утром им стало об этом известно. Доложить было кому. Пень-то на середине поляны не один торчит, от него во все стороны корни, а от них — корешки отходят…
— Васька в Кремле?!
— Ещё и не один?
— С кем?
Через непродолжительное время мои скромные имя-фамилия стали известны весьма влиятельным людям. Про Кожедуба и академика Вершинина они хоть краем уха, но слышали.
С Кожедубом — понятно. Хороший знакомец Василия Иосифовича.
Академик Вершинин… Ему-то в своем Томске что не сидится? Фармаколог он знатный, но в политику никогда раньше носа не совал.
Какой-то его аспирант с ним ещё до кучи?
Что за аспирант?
Есть на него объективочка?
Так было и произнесено — объективочка.
Надо сказать, характеристика и объективка — вещи не совсем идентичные. Пусть та и другая информацию о каком-то человеке содержат.
Объективка работниками силовых структур или партии составляется. Она, конечно,
Ну, на меня, как и на практически любого половозрелого мало-мальски социально значимого человека, характеристика имелась.
Осталось только в ней некоторые моменты красным карандашом подчеркнуть, акценты, так сказать, расставить.
От них — многое зависит.
Оказывается, попадал уже этот человечек в поле зрения определенных структур! Но, не подтвердилось…
А, так — всё с ним ровно. Опять же — участник Великой Отечественной и прочих. Хорошо проявил себя в Китае. Однако, какая-то алхимия за ним числится… Из бабочек.
Темная лошадка?
Ещё больше некоторые товарищи встревожились, когда в Кремль несколько старых большевиков почтенного возраста были доставлены и им академик из Томска начал какие-то подозрительные пилюльки давать. А капитанишка-аспирант динамику их физического и психического состояния протоколировать и что-то с академиком обсуждать.
Ещё и к Сталину они, аспирант и его научный руководитель, не раз в день шастали. Трубочкой его слушали и пульс Вождя считали. Он же, их до себя допускал! Это — дело совсем невиданное…
Кожедуб и Василий ко всему этому не привлекаются, как мыши по выделенным им комнатам сидят.
Никого из этой подозрительной компании «для разговора» изъять не получается. Доверенные люди Самого всё перекрыли и допуска к «ночным гостям» нет.
Прошел день, два, три…
Академик Вершинин как в рот воды набрал. На меня поглядывал искоса и не особо приветливо.
На четвертый день, как раз посредине отпущенного ему Сталиным срока, вдруг успокоился, даже под нос себе что-то из классики посвистывать начал.
Надо сказать, большую часть предшествующих дней он как мог обследовал Иосифа Виссарионовича. И — объективно, и — через чтение его медицинской документации. Ему её успели из «кремлёвки» доставить преданные делу партии правильные товарищи. Распорядился об этом академик сразу же, как мы от Сталина вышли.
Сталину повезло. Николай Васильевич не пустой в Москву прилетел. В большем черном кожаном портфеле, который всю дорогу академик из рук не выпускал, имелось определенное количество нашего препарата. Его Вершинин должен был передать московским коллегам, имеющим соответствующий допуск, для дальнейшего исследования. Томск, всё же не Москва. Здесь, в столице, по объективным причинам, всего нужного больше для этого имеется.
— Успели мы, Александр. Ещё бы немного… — академик сделал круглые глаза.
Что это означало, должен был я без слов понять.
— Вот ведь как… — Николай Васильевич улыбнулся впервые за несколько дней.
— Когда приступим? — позволил себе вопрос я.
— Прямо сегодня. Очень-очень осторожно.
Далее академик принялся обосновывать мне своё решение. Другой аудитории у него сейчас не было. Не с Василием Иосифовичем, или с Кожедубом же ему свои мысли делить.
Я медицинские бумаги Сталина тоже просмотрел. В том числе и записи академика, что он вёл обследуя Сталина.