Санкт-Петербург. Автобиография
Шрифт:
Верховский с места начал мне говорить:
– Вот Корниловское дело: лучшие военные люди. Какие громкие имена! Это совсем не восстание, а простое недоразумение!
Затем состоялось мое последнее свидание с Керенским. При нем присутствовал Барановский, явно подавленный генеральскими погонами, которые ему нацепили «за усмирение восстания Корнилова». Керенский сразу согласился отпустить корпус на Кавказ; а затем сам заговорил на жгучую тему. Он сказал:
– Я знаю, Петроград можно было взять одним кавалерийским полком.
– Двумя эскадронами, – поправил я его.
Керенский: – Согласен. Но только
А дальше всему происшедшему он старался придать вид незначительности.
16 сентября мы с Половцовым уехали вслед за корпусом на Кавказ.
О том, каким был и как выглядел Петроград в промежутке между двумя революциями, между февралем и октябрем 1917 года, оставил воспоминания генерал А. И. Деникин, которого Временное правительство назначило начальником штаба верховного главнокомандующего.
Четыре года я не видел Петрограда. Но теперь странное и тягостное чувство вызывала столица... начиная с разгромленной гостиницы «Астория», где я остановился и где в вестибюле дежурил караул грубых и распущенных гвардейских матросов; улицы – такие же суетливые, но грязные и переполненные новыми господами положения, в защитных шинелях, – далекими от боевой страды, углубляющими и спасающими революцию. От кого?.. Я много читал раньше о том восторженном настроении, которое якобы царило в Петрограде, и не нашел его. Нигде. Министры и правители, с бледными лицами, вялыми движениями, измученные бессонными ночами и бесконечными речами в заседаниях, советах, комитетах, делегациях, представителям, толпе... Искусственный подъем, бодрящая, взвинчивающая настроение, опостылевшая, вероятно, самому себе фраза и... тревога, глубокая тревога в сердце. И никакой практической работы: министры, по существу, не имели ни времени, ни возможности хоть несколько сосредоточиться и заняться текущими делами своих ведомств; и заведенная бюрократическая машина, скрипя и хромая, продолжала кое-как работать старыми частями и с новым приводом...
Рядовое офицерство, несколько растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции, и никак не могло взять надлежащий тон с солдатской массой. А на верхах, в особенности среди генерального штаба, появился уже новый тип оппортуниста, слегка демагога, игравший на слабых струнках Совета и нового правящего рабоче-солдатского класса, старавшийся угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры.
Следует, однако, признать, что в то время еще военная среда оказалась достаточно здоровой, ибо, невзирая на все разрушающие эксперименты, которые над ней производили, не дала пищи этим росткам. Все лица подобного типа, как, например, молодые помощники военного министра Керенского, а также генералы Брусилов, Черемисов, Бонч-Бруевич, Верховский, адмирал Максимов и др., не смогли укрепить своего влияния и положения среди офицерства.
Наконец, петроградский гражданин – в самом широком смысле этого слова – отнюдь не ликовал. Первый пыл остыл, и на смену явилась некоторая озабоченность и неуверенность.
Не могу не отметить одного общего явления тогдашней петроградской
Отсюда – лживый пафос бесконечных митинговых речей. Отсюда – эти странные на вид противоречия: князь Львов, говоривший с трибуны: «Процесс великой революции еще не закончен, но каждый прожитый день укрепляет веру в неиссякаемые творческие силы русского народа, в его государственный разум, в величие его души»... И тот же Львов, в беседе с Алексеевым горько жалующийся на невозможные условия работы Временного правительства, создаваемые все более растущей в Совете и в стране демагогией.
Керенский – идеолог солдатских комитетов с трибуны, и Керенский – в своем вагоне нервно бросающий адъютанту:
– Гоните вы эти проклятые комитеты в шею!..
Чхеидзе и Скобелев – в заседании с правительством и главнокомандующими горячо отстаивающие полную демократизацию армии, и они же, – в перерыве заседания в частном разговоре за стаканом чая признающие необходимость суровой военной дисциплины и свое бессилие провести ее идею через Совет...
Повторяю, что и тогда уже, в конце марта, в Петрограде чувствовалось, что слишком долго идет пасхальный перезвон вместо того, чтобы сразу ударить в набат.
Переворот: октябрь, 1917 год
Джон Рид, Нина Галанина, Владимир Маяковский
К октябрю 1917 года страна фактически перестала существовать как единое целое, правительство слабело на глазах, и партия большевиков во главе с В. И. Ульяновым (Лениным) воспользовалась моментом, чтобы захватить власть. За происходившими в Петрограде событиями наблюдал американский журналист Дж. Рид, позднее опубликовавший книгу «Десять дней, которые потрясли мир».
В среду 7 ноября (25 октября) я встал очень поздно. Когда я вышел на Невский, в Петропавловской крепости грянула полуденная пушка. День был сырой и холодный. Напротив запертых дверей Государственного банка стояло несколько солдат с винтовками с примкнутыми штыками.
«Вы чьи? – спросил я. – Вы за правительство?»
«Нет больше правительства! – с улыбкой ответил солдат. – Слава богу!» Это было все, что мне удалось от него добиться.
По Невскому, как всегда, двигались трамваи. На всех выступающих частях их повисли мужчины, женщины и дети. Магазины были открыты, и вообще улица имела как будто даже более спокойный вид, чем накануне. За ночь стены покрылись новыми прокламациями и призывами, предостерегавшими против восстания. Они обращались к крестьянам, к фронтовым солдатам, к петроградским рабочим...