Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года
Шрифт:
– Вот что...
– сказал просительно Холявин.
– Ты не дашь ли мне на сегодня какую-нибудь рубаху из обывательских, что ты берешь в стирку? Никола свидетель, ей-ей, верну в полном бережении!
Грачиха стала божиться, что как раз ни одной мужской рубахи в стирке у нее нет.
– Или продай - упрашивал Холявин.
– Отдам из родительской присылки.
"Зачем вы, матушка, обманываете?
– хотелось сказать Алене.
– Вчера же закупили дюжину отменных рубах, на случай, кто из господ пожелает!" Хоть барин ее был
Чтобы не слышать фальшивых причитаний матери, она ушла к себе в дом, за печку. Устала ведь хуже последней жницы!
Там, за печкой, имелся у нее выбеленный известкой уголок - завесь с цветочками, постель с шестью думочками. Над постелью раскрашенная картинка - едет молодец в треуголочке, усы закручены, в руке сабелька, а кафтанчик васильковый, точно как у Максима-свет Петровича!
А на господской половине лейб-гвардии сержант скреб себя в затылке Грачиха его убедила, что рубахи нет и достать неоткуда.
Тогда распахнулась дверь, и в сени вышел корпорал Тузов, неся за плечики отменную рубаху тонкого тканья и с пышным жабо.
– Берите, господин кавалер, пользуйтесь. Это, правда, не голландская, а бранденбургская, немочка одна шила, когда мы возвращались в Санктпетербург. Думалось. на балы едем да на машкерады! Не побрезгуйте, господин кавалер.
Холявин рубаху принял с некоторым недоумением. Быстро экипировался и укатил в город.
Алена же за печкой никак не могла смежить глаз среди своих картинок и думочек.
– На что я ему, слободская простушка?.. У него вон. оказывается, и заграничные дамы в знакомствах бывали!
А тут еще ей вспомнилось, как сказал жестоко генерал-полицеймейстер: "А может, та Сонька полюбила его?"
Лежать стало невмоготу, как в раскаленной топке. Вспомнились глаза этой дьяволицы -страх смертный, выразить нельзя!
Встала, вышла в подклеть, что вела на конюшню. Там звякала цепь у бадьи с золой, пахло конским потом. Максим Петрович чистил своего конька, разговаривал с ним ласково, будто что и не скотина. С Аленой, например, он говорил отрывисто, строго.
Она не выдержала, спустилась, встала в круг света от подвешенной караульной лампы.
Здравствуйте, милостивый государь Максим Петрович!
– По своему обычаю ода поклонилась, достав рукой до пода, и коса ее упала со спины. Нашелся ли ваш этот самый заморский камень?
Сказала, а сама сердцем зашлась от дерзосги. Но Максюта и не смотрел в ее сторону. Охаживал щеткой хребет Савраски, приговаривал: "Балуй, балуй!" Наконец шлепнул по мокрому крупу лошади и повернулся к Алене.
Ты что же, юница беспорочная, меня туда что посылала?
– А что?
– вздохнула Алена, вся подавшись к Максюте.
– А то!
– он вновь принялся обрабатывать конский бок.
– Еле ушел, одному богу известно как...
– Как?
– прошептала Алена.
–
– Да я же вам совсем по-иному предлагала... Да я бы сама к ним пошла... Да вы не сомневайтесь, Максим Петрович!
– "Не сомневайтесь, не сомневайтесь"!
– Он взял лохань с мыльной водой и опустил туда щетку.
– Вот тебе и не сомневайтесь! Да и господа меня обманули. Наобещали всего, а как в картишки завелись, все на свете позабыли.
– Кто?
– встрепенулась Алена.
– И мой барин?
– Неважно теперь кто. Важно, что диковинки этой, этого камешка, в их вертепе нет.
– Как нет? Почему вы так думаете?
– А послушай, если только поймешь. Я там разговоры многие слыхал, выводы свои делал. Сонькины молодцы, они. конечно, тати явные, дело не в том. Но им суммы нужны, понимаешь, суммы! В гульденах, в ефимках, в рублях, в чем угодно, но суммы! А эта трансцендентальная субстанция, как выражается наш Федя Миллер, эта приманка мудрецов, для них-то она ничуть не приманка.
– Но он же, камень тот, золото наделает сколько хоть!
Максим усмехнулся и ничего не ответил. Шипел фитиль в караульной лампе. Савраска постукивал копытом.
– Дело, однако, не в том...
Максим наклонился, обмывая щетку. Алена молитвенно на него смотрела.
– Знаешь, кого я там неожиданно встретил?
– Кого, кого?
– Да нет, пожалуй... Стоит ли тебе это знать?
– Миленький Максим Петрович!
– трепетала Алена.
Ну, слушай. Дело в том, что эта, как ты ее называешь, Сонька...
– Сонька!
– У Алены все померкло в глазах.
– Да, Сонька, а по паспорту она заморская маркиза...
– Мать пречестная, заступница!
– Да что с тобою? Выпей, вон в ковшике ключевая вода.
– Ничего, ничего... Сказывайте!
– Эта маркиза... Да я ж ее знаю давным-давно! В это время с улицы послышался голос рассыльного из Кунсткамеры:
– Господин унтер-офицер тута! Максим Петрович? И ответ вдовы Грачевой:
– Тута, тута. Коника-с обихаживают своего. А ты, горластый, потише не можешь? Ишь, иерихонская труба! Доченька моя только-только прикорнула...
Несмотря на такое предупреждение, рассыльный набрал воздуха и повторил:
Гос-по-дина унтер-офицера кор-по-рала! К его превосходительству господину библиотекариусу требуют! Там полицейский генерал прибыл уй-уй-уй!
8
– О нет, экселенц! Осмелюсь быть с вами несогласным.
Шумахер особой изысканностью оборотов хотел показать свою полнейшую независимость от всесильного бога полиции.
– Токарь, хотя бы и царский токарь, есть всего-навсего токарь. А потому, господин генерал-полицеймейстер, ваше высокопревосходительство, и ведать ему надлежит делами токарными, а отнюдь не наукой.