Сансет Парк
Шрифт:
Из-за Бобби, да?
(Кивает головой.)
Ты должен забыть.
Я не могу.
Ты должен.
(Отрицательно мотает головой.) Слишком много плохих воспоминаний.
Ты никак не связан с его смертью. Это был несчастный случай.
Мы ругались. Я толкнул его на дорогу, а там ехала машина — слишком быстро, прямо из ниоткуда.
Забудь, Майлс. Это был несчастный случай.
(Глаза наполняются слезами. Молчание, четыре секунды. Звонит звонок входной двери снизу.)
Должно быть еда. (Встает, идет к Майлсу, целует его в лоб и выходит из комнаты, чтобы запустить доставщика еды из ресторана. Через плечо, адресуясь к Майлсу.) Кто это, ты думаешь? Вегетарианцы или хищники?
(Длинная пауза. Вынужденная улыбка.) Оба!
МОРРИС ХЕЛЛЕР
Баночник сначала был в Англии и теперь опять вернулся в нее, и краски мира изменились с его пребыванием здесь. С тех пор, как он вернулся в Нью Йорк двадцать пятого января, он забросил свои банки и бутылки, чтобы просто погрузиться в жизнь, как таковую. Баночник почти умер в Англии. Баночник получил пневмонию и провел две недели в больнице, и женщина, которую он хотел спасти от почти неизбежного самоубийства, спасла его почти от неизбежной смерти и тем спасла и себя и, возможно, их брак. Баночник рад быть живым. Баночник знает, дни его сочтены, и потому он решает больше не следовать дорогой банок и бутылок, а наблюдать за днями, как они проходят мимо него, один за другим, каждый следующий быстрее предыдущего. Вот его часть многочисленных наблюдений, записанных им в дневнике:
25 января. Мы не становимся сильнее с увеличением лет. Накапливание страданий и печалей ослабляет наши возможности вынести еще больше страданий и печалей, и поскольку страдания и печали неизбежны, даже небольшая неудача в зрелой жизни может зазвучать для нас такой же трагедией, как в молодости. Соломинка, переломившая спину верблюда. Твой болван-пенис в чьей-то женской вагине, например. Уилла была на краю пропасти уже до того, как случилось это позорное приключение. Ей пришлось пережить слишком много в ее жизни, больше, чем должно было ей достаться, и как бы она
26 января. Сегодня ты и мальчик провели вечер вместе, а ты чувствуешь какое-то разочарование. Слишком много лет ожидания, скорее всего, слишком много лет воображаемых встреч, и потому — чувство опустошенности, когда, наконец, они встретились; воображение — мощное оружие, и воображаемые встречи, представляемые в твоей голове столько раз за эти годы, были гораздо более яркими, насыщенными и более эмоциональными, чем оказалось в реальности. Ты также никак не можешь отделаться от чувства недовольства им. Если и есть какая-то надежда в будущем, тогда ты должен научиться прощать и забывать. Но сын уже стоит между тобой и твоей женой, и до тех пор, пока сердце твоей жены не поменяется и не позволит ему вернуться в ее мир, мальчик будет представлять собой расстояние, выросшее между ними. И все равно, это было чудесным событием, и сын раскаивается во всем так искренне, что только сделанный из камня не захочет начать новую главу в их отношениях. Но пока пройдет какое-то время, когда вам станет привычно друг с другом, когда вы начнете вновь доверять друг другу. Физически он выглядит хорошо. Сильный и подтянутый, с обнадеживающим светом в глазах. Глаза Мэри-Лии, несмываемый отпечаток матери. Он говорит, что ходил на два представления Счастливых Дней и думает, что она — прекрасная Уинни, а когда ты выражаешь желание, чтобы вы вдвоем пошли вместе посмотреть — если он, конечно, сможет посмотреть пьесу в третий раз — он охотно соглашается. Он долго рассказывает о девушке, которую полюбил — Пилар, Пилар Хернандез, Санчез, Гомез, ее фамилия не запомнилась — и он хочет представить ее тебе, когда она приедет в Нью Йорк в апреле. У него нет никаких точных планов на будущее. Пока он работает у Бинга Нэйтана, но если он сможет накопить деньги, у него есть идея возвращения в колледж на следующий год и получения диплома. Скорее всего, возможно, зависит от обстоятельств. У тебя нет смелости задать ему трудные вопросы о прошлом. Почему он убежал, например, или почему он прятался так долго. Не говоря уже о том, почему он оставил свою девушку во Флориде, а сам один приехал сюда, в Нью Йорк. Время для вопросов наступит позже. Прошлая ночь была лишь первым раундом, когда два боксера прощупывают друг друга перед тем, как приступить к делу. Ты любишь его, конечно, ты любишь его всем своим сердцем, но ты уже не знаешь, кто он. Пусть докажет, что он — настоящий сын.
27 января. Если компания разорится, ты напишешь книгу Сорок Лет в Пустыне: Издание Книг в Стране, Где Люди Ненавидят Книги. Рождественские продажи оказались еще хуже, чем ты боялся, самыми худшими за все время. В офисе все выглядят встревоженными — старые помощники, молодежь, все, начиная от шеф-редакторов и кончая стажерами с детскими лицами. Да и твой слабый, изможденный вид тоже не вдохновляет на мысли об уверенности в будущем. Несмотря ни на что, ты все равно рад вернуться, рад быть в этом месте, где ты должен быть, и пусть немцы и израильтяне отвергли твое предложение, в тебе меньше ощущения отчаяния от происходящего, чем до того, как ты заболел. Ничто не сравнится с коротким разговором со Смертью о будущих перспективах, и ты понимаешь, что если тебе удалось избегнуть безвременного ухода в той британской больнице, ты найдешь возможность провести компанию сквозь этот ужасный тайфун. Ни один шторм не длится вечно, а сейчас, когда ты вернулся к рулю управления, ты ощущаешь приятный вкус начальствования, и какой радостной была для тебя эта небольшая компания все эти годы. И, должно быть, ты неплохой босс, или, по крайней мере, уважаемый всеми босс — когда ты вернулся на работу вчера, Джилл Хертцберг обняла тебя и сказала, Бог ты мой, Моррис, больше так не делай, пожалуйста, я тебя прошу, и затем один за другим все работники, все девять мужчин и женщин заходили в твой кабинет и обнимали тебя, приветствуя твое возвращение после такого длительного и суматошного отсутствия. Угроза нависла над твоей семьей, а это тоже твоя семья, и твоя работа состоит в том, чтобы защитить их и дать им понять, что несмотря на культуру идиотов, окружающую нас, книги все еще чего-то стоят, и их работа — важная, необходимая работа. Нет сомнения, что ты — сентиментальный старый дурак, человек не в ладах с настоящим временем, но тебе нравится плыть против течения, что было основным принципом создания компании тридцать пять лет тому назад, и у тебя нет никаких намерений его менять. Они все беспокоятся о своих рабочих местах. Вот, что ты видишь на их лицах, когда наблюдаешь за ними, разговаривающими друг с другом, и тогда ты собрал общее собрание после обеда и сказал им, чтобы они забыли о 2008 годе, 2008 год теперь — история, и если 2009 год не лучше, все равно не будет никаких увольнений в Хеллер Букс. Представим себе издательскую лигу для игры в софтбол, ты сказал. Любые сокращения в составе, и станет невозможно вывести команду весной, и великая история двадцати семи лет непрерывных поражений Хеллер Букс тогда закончится. Не будет команды в этом году? Немыслимо.
6 февраля. Писатели не должны никогда разговаривать с журналистами. Интервью — это низкий вид литературы, у которой нет никакого смысла кроме упрощения того, что никак не может быть упрощено. Рензо знает об этом, и потому, что он знает, что он делает, он хранил свой рот на замке много лет, а сегодня за ужином, закончившимся час назад, он проинформировал тебя, что провел часть дня, отвечая на диктофон на вопросы одного молодого писателя коротких рассказов, который намерен опубликовать интервью после того, как текст пройдет редакцию, и Рензо даст свое разрешение. Особые обстоятельства, сказал тот, когда он спросил его, зачем. Бинг Нэйтан попросил его об этом, оказавшийся другом того писателя коротких рассказов, и потому, что Рензо знает об огромном долге перед Бингом Нэйтаном, было бы невежливо отказаться, непростительно невежливо. Другими словами, Рензо нарушил свое молчание ради дружбы с тобой, и ты сказал ему, что тронут этим, благодарен ему, рад, что тот понял, насколько было важным сделать хоть что-то для Бинга. Интервью для Бинга, ладно, для тебя, но с определенными ограничениями, которые молодой писатель должен принять до того, как Рензо даст разрешение на разговор с ним. Никаких вопросов об его жизни или работе, никаких вопросов о политике, никаких вопросов ни о чем, кроме как о работах других писателей, давно умерших писателей, недавно умерших писателей, которых знал Рензо, иных хорошо, иных совсем немного, и которых он хотел обязательно похвалить. Никаких атак, сказал он, только хвальба. Он предложил интервьюеру лист имен заранее и проинструктировал его выбрать кого-нибудь, пять или шесть имен, потому что весь лист оказался бы слишком длинным для разговора. Уильям Гаддис, Джозеф Хеллер, Джордж Плимптон, Леонард Майклс, Джон Грегори Данн, Ален Робб-Грийе, Сьюзан Сонтаг, Артур Миллер, Роберт Криили, Кеннет Коч, Уильям Стайрон, Рышард Капучиньски, Курт Воннегут, Грэйс Пэйли, Норман Мэйлер, Харолд Пинтер и Джон Апдайк, умерший на прошлой неделе, целое поколение, ушедшее в космос за несколько лет. Ты был знаком со многими из тех писателей, разговаривал с ними, хлопал по плечам, обожал их, и, когда Рензо выдал все их имена, ты был поражен их количеством, и горечь сошла на вас обоих, и вы подняли бокалы в память о них. Чтобы развеяться, Рензо начал рассказывать историю об Уильяме Стайроне, смешной небольшой анекдот, случившийся много лет тому назад с французским журналом Le Nouvel Oservateur, который собирался посвятить один выпуск Америке, и в нем они надеялись включить длинный разговор между старым и молодым американскими романистами. Журнал уже договорился со Стайроном, и тот предложил Рензо в роли молодого писателя, с которым ему хотелось бы поговорить. Редакторша позвонила Рензо, который был тогда полностью погружен в написании романа (как обычно), и когда он ответил ей, что слишком занят для этого — ужасно польщен приглашением Стайрона, но слишком занят — женщина была так шокирована его отказом, что стала угрожать ему своим самоубийством, Je me suicide!, но Рензо лишь рассмеялся в ответ, сказав ей, что никто не кончает жизнь самоубийством из-за обычности, и ей станет лучше на следующее утро. Он не знал хорошо Стайрона, виделся с ним раз или два, но у него всегда был его телефонный номер; и после разговора с угрожающей редакторшей он позвонил Стайрону, чтобы поблагодарить того за предоставление его имени, и он хотел, чтобы тот узнал, что он очень занят работой над романом и должен был отвергнуть предложение. Он надеялся — Стайрон поймет. Полностью, сказал Стайрон. Честно говоря, поэтому и предложил Рензо в самом начале. Он тоже не хотел никаких разговоров и был честно уверен, более-менее, что Рензо откажет им, и от него отстанут. Спасибо, Рензо, сказал он, ты сделал для меня большое одолжение. Смех. Ты и Рензо, оба рассмеялись над фразой Стайрона, и затем Рензо сказал: "Такой вежливый, с такими прекрасными манерами. Он просто-напросто не мог отказать редакторше, так что использовал меня для этого. А с другой стороны, что бы случилось, если бы я согласился? Я подозреваю, он бы сделал вид, что неимоверно рад и взволнован тем, что нам двоим будет предоставлен шанс посидеть вместе и наговориться обо всем на свете. Вот такой он был. Хороший человек. Последнее, что он хотел, это обидеть человека." От доброты Стайрона вы переходите на разговор о кампании
7 февраля. Ты встретился с сыном дважды после того, как увиделся с ним двадцать шестого января. В первый раз вы сходили на Счастливые Дни вместе (благодарность Мэри-Лии, чьи два билета ждали нас в кассе), посмотрел спектакль под большим впечатлением (Мэри-Лии была прекрасна), и потом прошел в ее гримерную после представления, где она набросилась на нас с дикими, нескончаемыми поцелуями. Экстаз от актерства перед живой публикой, адреналин, выливающийся океаном из ее тела, глаза ее пылают огнем. Мальчик был необычно доволен происходящим, особенно, когда ты обнялся с его матерью. Позже, ты понял, что это было впервые в его жизни, когда он мог лицезреть подобное. Он понимает, что война окончена, что воющие стороны уже давно отложили в сторону свои оружия и перековали мечи в орала. После всего — ужин с Корнголдом и Леди Суанн в маленьком ресторанчике. Мальчик говорил немного, но был очень внимателен. Несколько проницательных ремарок о пьесе, разбирая начальную строку второго акта, Привет тебе, божественный свет, и почему Беккет выбрал обратиться к Мильтону в этом месте, ирония тех слов в контексте мира вечнодлящегося дня, поскольку свет никак не может быть божественным, за исключением того случая, если он — противовес темноте. Глаза его матери смотрят на него, когда он говорит, и блестят от обожания. Мэри-Лии, королева чрезмерностей, Мадонна обнаженных чувств, и, несмотря на это, ты сидел там и видел ее зависть — немного забавно, да, но в то же время спрашивал себя, почему ты сам так скуп на эмоции. Тебе было уже спокойнее в его присутствии во второй раз. Вновь привыкая к нему, но все еще не готов к теплым отношениям. Следующая встреча была более близкой. Ужин в У Джо Джуниора сегодня — в честь прошлых времен, только вас двое, налегая на жирные хэмбургеры и влажную жареную картошку; и в основном вы говорили о бейсболе, отчего тебе вспомнились многочисленные разговоры с твоим отцом, о той страстной, но вполне нейтральной теме, спокойной для вас обоих; а затем он вспомнил о смерти Херба Скора и рассказал, как ему страстно захотелось позвонить тебе в тот день и поговорить об этом, о питчере, чья карьера была погублена такой же травмой, сломавшей твоего отца, деда, с которым он никогда не встретился, но тогда он решил, что звонить с такого далекого расстояния было бы неправильно, и как странно, что его первый контакт с тобой тоже произошел по телефону, тот звонок из Бруклина в Экстер, где ты лежал в больнице, и как ему стало страшно от того, что он мог больше тебя не увидеть. Ты повел его на Даунинг Стрит после ужина, и там, в гостиной комнате старой квартиры, он внезапно зарыдал. Он и Бобби тогда ругались между собой, сказал он, на той дороге, и как раз перед тем, как выскочил автомобиль, он толкнул Бобби, толкнул меньшего по размерам Бобби так сильно, что тот упал, и так получилось, что его переехала машина, и он погиб. Ты выслушал все в молчании. У тебя не было никаких слов. Все время незнания, и сейчас, сама простота случившегося, подростковая ссора между сводными братьями, и вся последующая драма из-за этого толчка. Столько вещей прояснились тебе после признания сына. Его яростный уход в себя, бегство от собственной жизни, наказание себя грубыми работами, столько лет ада из-за мгновенной вспышки злости. Может ли он быть прощен? Ты не можешь произнести ни единого слова, но, по крайней мере, у тебя осталось еще здравого смысла, чтобы заключить его в свои объятия и прижать его к себе. А если точнее: есть ли что-то, за что его надо прощать? Скорее всего, нет. Но все-таки, он должен быть прощен.
8 февраля. Воскресный телефонный разговор с Уиллой. Она волнуется за твое здоровье, интересуется, как ты себя чувствуешь, спрашивает, не было бы лучше, если бы она ушла с работы и вернулась домой, чтобы ухаживать за тобой. Ты смеешься над мыслью, что как твоя очень ответственная, трудолюбивая жена говорит администрации университета: "Пока, друзья, у моего мужа заболел животик, мне пора, и на хер всех студентов, которых я учу, и, между прочим, они, бляха-муха, могут учиться сами по себе." Уилла хохочет, когда ты рассказываешь о такой сцене, и это первый раз, когда ты слышишь ее свободный смех за долгое время, самый лучший смех за много месяцев. Ты рассказываешь ей о встрече с сыном за ужином прошлой ночью, но она никак не реагирует, не спрашивает никаких вопросов, небольшой вздох, чтобы ты понял — она слушает, но не более того, а ты все равно продолжаешь, замечая, что мальчик становится самим собой. Еще один вздох. Не стоит упоминания, что ты не сказал ничего об его признании. Небольшая пауза, и затем она говорит тебе, что, наконец, она начинать чувствовать в себе достаточно сил для продолжения работы над книгой, и это, конечно, по-твоему, еще один хороший знак; а потом ты говоришь, что Рензо шлет свою любовь тебе, и ты тоже шлешь свою любовь, и ты покрываешь все ее тело тысячью поцелуев. Разговор заканчивается. Неплохой разговор, совсем неплохой, но после того, как ты вешаешь трубку, ты начинаешь бесцельно слоняться по квартире, чувствуя, будто потерялся в нечто неведомом. Мальчик задал столько много вопросов об Уилле, а у тебя так и не нашлось мужества сказать ему, что она вырезал его из своего сердца. Баночник одевается в костюм с галстуком. Баночник идет на работу, оплачивает свои счета и становится образцовым гражданином. Но голова у Баночника все еще та же, и по ночам, когда мир окружает его, он становится на четвереньки и воет на луну.
15 марта. Ты виделся с сыном шесть раз с тех пор, как состоялась та встреча седьмого февраля. Визит в Больницу Для Сломанных Вещей субботним днем, где ты наблюдал за тем, как он вставлял картины в рамки, и ты спросил себя, это ли, чего он хочет, будет ли он прыгать с одной случайной работы на другую, пока не состарится. Но при этом ты не давишь на него со своими вопросами. Ты оставил его в покое и ждешь, что произойдет, хотя про себя ты очень надеешься на его возвращение в колледж следующей осенью, о чем он иногда упоминает вслух. Еще один ужин на четверых с Корнголдом и Ля Суанн в понедельник вечером, когда закрыт театр. Ночной поход в кино вместе на шедевр Брессона Человек Сбежавший. Обед посреди недели после его прихода в офис, где ты показал ему свою работу и представил его своей небольшой группе приверженцев, и идиотская мысль пронзила твою голову позже, а почему бы не найти мальчику с его знаниями и книжными интересами место для себя в издательстве, как работник Хеллер Букс, например, где бы он отшлифовался бы для роли наследника его отца, но нельзя об этом слишком много мечтать, могут вырасти ядовитые семена в голове, и лучше воздержаться от придумывания чьего-нибудь будущего, особенно, если это будущее — твоего сына. Ужин с Рензо рядом с их домом в Парк Слоуп, его крестный отец был в хорошем расположении духа той ночью — забрался в очередной роман, и больше нет никаких разговоров о тоске и хандре и погасшем пламени. И затем — визит в дом, где он живет, шанс увидеть Четверку Сансет Парк в действии. Печальное, небольшое, запущенное место, но тебе было интересно встретиться с его друзьями, с Бингом более всего, конечно, он просто цветет, как и две девушки — Алис, та, которая работает в ПЕН-центре, и она очень живо говорила о деле Лю Сяобо и затем задала тебе кучу различных вопросов о поколении твоих родителей, молодых мужчинах и женщинах Второй Мировой войны, и Эллен, такая кроткая и симпатичная, она позже показала тебе свой альбом рисунков, заполненный такими открытыми эротичными рисунками, каких ты никогда не видел в своей жизни, отчего ты задумался — правда, на мгновение — а, может, помогла бы спасению издательства новая линия альбомов порнографических картин. Им уже вручили два требования на выселение, и ты выразил им свои сомнения, что они напрасно не обращают на них никакого внимания, и что они могут оказаться однажды в опасности, но Бинг треснул кулаком по столу и заявил, они будут держаться до самого конца, и ты не стал продолжать со своими аргументами, поскольку это совсем не твое дело — советовать, что им делать, они все взрослые люди (более-менее) и вполне самостоятельны в своих решениях, даже если и неправильных. Еще шесть встреч, и помаленьку ты станешь ближе со своим сыном. Он уже открывается тебе, и одной ночью, когда вы были вдвоем, после фильма Брессона, похоже, он рассказал тебе всю историю о девушке, Пилар Санчез, и почему он должен был уехать из Флориды. Честно говоря, тебя очень ошарашило, когда он сказал, сколько ей лет, но после короткого раздумья ты решил, что для него было бы нормально влюбиться в кого-то такого возраста, потому что его подростковая жизнь была задержана, отрезана от обычного нормального развития, и, хоть он и выглядит, как взрослый мужчина, его внутреннее я так и осталось в возрасте восемнадцати-девятнадцати лет. Был момент в январе, когда он испугался, что потеряет ее, рассказал он, между ними произошла яростная вспышка, их первая серьезная ссора, и он утверждает — в большинстве из-за него, все из-за него, поскольку когда они впервые встретились, и он не знал, насколько он станет близким ей, он наврал ей о своей семье, рассказав о мертвых родителях, и у него нет брата, никогда не было брата, а сейчас, когда он вернулся к родителям, он захотел рассказать ей правду, и когда он рассказал ей правду, она так разозлилась на него за ложь, что повесила телефон. Последовала неделя руганий, и она была права в своей обиде, сказал он, он ее подвел, она больше ему не верит, и лишь после того, как он спросил ее, выйдет ли она за него замуж, она начала мягчеть, понимать, что он никогда более не подведет ее. Свадьба! Помолвлен с девушкой, еще школьницей! Подожди, когда ты встретишься с ней в следующем месяце, сказал сын. А ты ответил, спокойно как только мог, что ты очень этого ждешь.
29 марта. Воскресный разговор с Уиллой. Ты, наконец, говоришь ей о признании сына, не зная, станет ли от этого лучше или хуже. Слишком много для нее, чтобы она смогла все принять за раз, и потому ее реакция на это проходит несколько явно различимых стадий в течении нескольких минут. Первая: полное молчание, молчание, которое длится так долго, что тебе приходится повторить, что ты только что рассказал. Вторая: мягкий голос говорит "Это ужасно, это слишком много для меня, как это может быть правдой?" Третья: рыдание, пока ее мысли уносятся туда на дорогу, и она видит все пропущенные детали происшедшего, представляет себе ссору ребят, видит Бобби, раздавленного машиной, снова. Четвертая: растет злость. "Он нам соврал," говорит она, "он обманул нас своей ложью," а ты отвечаешь ей, что он не врал, он просто не рассказывал, он был слишком убит происшедшим для рассказов, и жизнь с такой виной почти уничтожила его. "Он убил моего сына," говорит она, а ты отвечаешь ей, что он лишь толкнул ее сына на дорогу, и его смерть была случайностью. Вы двое говорите между собой больше часа, вновь и вновь и вновь ты говоришь ей, что любишь ее, что нет никакой разницы для тебя, что она решит или как она будет вести себя с сыном, ты всегда будешь любить ее. Она снова рыдает, наконец понимая состояния мальчика, наконец говоря, что она понимает, как он страдал, но она не знает, если одного понимания будет достаточно, непонятно, что она собирается делать, она не уверена, если у нее найдутся силы вновь увидеть его. Ей нужно время, говорит она, еще больше времени на раздумья, а ты говоришь ей, что не надо торопиться, ты никогда не будешь заставлять ее делать то, что ей не хочется. Разговор заканчивается, и вновь ты чувствуешь, что потерялся в не-зная-где. Позже, днем, ты начинаешь свыкаться с фактом, что не-зная-где и есть твой дом, и там ты проведешь остаток своей жизни.