Сапфировый перстень
Шрифт:
«Податель Жизни, неужели придется сгинуть в этом саду? Ну нет, так просто нас не возьмешь!» Киммериец схватил свой меч и принялся прорубать дорогу в том направлении, где, как ему казалось, должен был быть путь к спасению. Он двигался подобно свирепому дикому быку, с твердостью воина, разбивающего тараном крепостную стену, с упорством искателя кладов, долбящего киркой камень.
Нинус едва успевал за ним, а сзади ветви вновь смыкались непроходимой стеной, как будто это были не растения, а темная вода, которая поглотила бы их, если бы не ярость и сила Конана. Призрачный свет луны играл на его вздутых от напряжения мускулах, он
Сколько продолжалась эта битва — сказать было невозможно. Когда Конан увидел перед собой камни ограды, уже светало.
Они одним махом, будто кто-то подбросил их, перескочили через нее и огляделись. Вдали уже светилась полоска утренней зари, воздух был чист, свеж и удивительно приятен. Они поспешили вперед по знакомой улице, не оглядываясь на тот дом, который остался, хвала богам, позади, за этим каменным забором. Нинус еще не мог прийти в себя от пережитого, его зубы клацали в такт шагам, как колокольчик у пасущегося верблюда.
Кругом уже начиналась обычная утренняя жизнь, слышалось блеяние овец, кудахтанье кур, возгласы людей, приступивших к своим делам. Какая-то собачонка, вылетев из-под ворот, с лаем набросилась на Нинуса, норовя цапнуть его за штанину. Замориец пинком отбросил назойливую шавку, и это маленькое происшествие разрядило его, зубы перестали стучать, он наконец-то перевел дух. Тут Конан вдруг рассмеялся.
— Ты что скалишься? Еле ноги унесли, не до веселья, — буркнул Нинус.
— Дешево отделались, — давясь от смеха, ответил киммериец, — вот только что ты пнул эту сучку, а я подумал, что ты мог бы быть сейчас величиной с собственное яйцо, и тогда она проглотила бы тебя — и даже не заметила этого.
— Ну, не такие уж они у меня маленькие, — обиделся было Нинус, но, взглянув на Конана, махнул рукой и присоединился к хохоту товарища. Взрывы смеха спугнули стаю ворон, мирно дремавшую на дереве, и долго еще в утреннем прохладном воздухе слышалось их возмущенное карканье.
Колдун Лиаренус беспокойно заворочался во сне, что-то душило его, как будто огромная птица, усевшись ему на горло, своими широкими крыльями совсем перекрыла доступ воздуху. Он взмахнул руками, отгоняя тварь, и проснулся, с трудом приходя в себя от ночного кошмара.
«Только сон», — подумал про себя колдун и бросился к заветной шкатулке, лихорадочно нащупал на шее маленький золотой ключ, отомкнул замочек. Все было на месте: и перстень, и его заговоренный золотой полумесяц, и клочок магического вендийского пергамента, он выиграл его в кости у одного колдуна из Кофа.
Горбун вытер со лба холодный пот и хотел было продолжить сон, но безуспешно. Неспроста же снится такое! Добро бы это приснилось какому-нибудь скотоводу, купцу или солдату, но ведь он же маг, и далеко не последний в этом мире! Лиаренус в своем городе старался не показывать своих чародейских способностей, и поэтому в Шадизаре его считали обычным, хотя и весьма удачливым купцом. Только покойный брат, лекарь повелителя, да не исключено, что еще два-три человека, не более, могли подозревать что-либо подобное. Он обычно держался в стороне от своих якобы собратьев по торговому делу, не участвовал в их пирушках и сборищах, но на торг кое-что привозил — и немало.
Конечно, у пытливого наблюдателя могло вызвать удивление, что никто и никогда не видел, как он снаряжает или встречает караваны, не было купцов, которые
Семьи у него никогда не было, и теперь, когда его брат был задушен в своей опочивальне, Горбун остался совершенно один. Но, собственно говоря, ему никто и не был нужен. Зачем тому, кто собирался владеть всем миром, помеха в виде жены, детей или других родственников? Собственно говоря, он и о смерти брата не очень-то горевал: этот гуляка, выпивоха, любитель роскоши и женщин только даром растрачивал свои способности. На что? На лишний ковер в свой дворец, на лишнюю девку или еще один перстень!
— Тьфу! — У Лиаренуса даже стало горько во рту. Да если бы он захотел, то этих побрякушек имел бы столько, что никакому владыке и не снилось! Не в этом сладость жизни, не в этом! Чтобы эти людишки, эти твари, слепленные из горстки мяса и костей, пить и есть, ходить и спать, даже дышать не могли без его соизволения — вот на что можно положить свою жизнь! Да и не такую, как у всех, а в пять, нет — в десять раз более длинную, а может быть, и вечную!
Он отомстит всем, кто так или иначе заслужил это! Всем: и тем, кто в детстве дразнил его — они сейчас уже дожили до старости, тем страшнее будет для них его кара. Так и стоит в ушах их крик: «Горбатый, горбатый, иди стучи лопатой, горбатый, горбатый…» И женщинам, которые пренебрегали им тогда, и тем, которые живут сейчас — они тоже оттолкнули бы его — всем придется заплатить, всем! И детям их, и детям их детей… И этим вельможам, и купцам, и прочим тварям людским. Лиаренус заскрежетал зубами, так велико было его желание поквитаться с этими не заслуживавшими прощения убожествами.
Скоро, скоро не подозревающие о его будущем могуществе людишки почувствуют его силу. Все! Сначала Шадизар, потом вся Замора, потом Коф, Коринфия, Офир… У Горбуна даже дыхание перехватило, он закашлялся, его седая бороденка др0. жала, как хвост трясогузки. Ладно, пора вставать — и за дело!
Сначала надо узнать, почему его посетил такой сон. Лиаренус вставил ноги в расшитые шелком дорогие сафьяновые туфли и засеменил к огромному сундуку, стоявшему в противоположном углу его обширной спальни. Сундук был старинной работы, доски потемнели от времени, зеленоватый налет покрывал бронзовые обручи, охватывавшие стенки и крышку.
Открыв сундук, маг вытащил из него огромную книгу в кожаном переплете. Положив книгу на столик черного дерева, ножки которого были затейливо вырезаны в виде драконов, Лиаренус вновь залез в сундук и, пошарив в его утробе, извлек небольшой серебряный ларчик. Открыв его, колдун взял оттуда несколько стержней коричневого дерева и, склонившись над книгой, принялся перелистывать ее тяжелые пергаментные листы.
Его губы шевелились, шепча магические заклинания, в скрюченных пальцах левой руки он держал связку палочек и иногда проводил ими по страницам.