Сапфо
Шрифт:
Характерный пример. Эолийцы основали в своей области 12 городов, которые постепенно сформировались в полноценные полисы. Однако через какое-то время этих эолийских городов было уже не двенадцать, а одиннадцать. Потеряна была Смирна — богатый и процветающий по тем временам приморский торговый центр. И захватили Смирну отнюдь не какие-нибудь «варвары», а греки-ионийцы, с юга, как мы знаем, соседствовавшие с эолийцами. Смирна превратилась в ионийский город.
Впрочем, для всех малоазийских эллинов — враждовали ли они или жили мирно — главной все-таки была «варварская» проблема. Ведь они воистину вели в своем роде «кромочное» существование на узкой полоске прибрежных земель: с одной стороны — море, с другой — древневосточные государства и племена.
Собственно, эта особенность характерна, пожалуй, не только для эолийцев или ионийцев, но и для
Да, эллины, воздвигая свои города, действительно обосновывались на самой кромке беспредельного «варварского» мира; последний в своей европейской и западноазиатской части оказался в результате украшен по южному «подбрюшью» (средиземноморскому и черноморскому) этакой пестрой каймой греческих полисов (просим прошения за невольную метафору).
Вглубь материка греки не забирались (то есть совершали, конечно, туда поездки торгового и иного характера, но на постоянное жительство не переселялись). Да и не только вглубь материка! Даже Сицилия — хоть и большой, но остров — точно так же была лишь «обшита» эллинской «каймой» по побережьям, а в ее центральной части обитали одни «варварские» племена (сикулы, сиканы и др.).
Это интереснейшее явление — «кромочное» существование — не могло не породить особую психологию постоянного пограничья, «фронтира». Последняя в качестве одного из своих важных компонентов включала, естественно, впитавшуюся в «плоть и кровь» потребность постоянно быть начеку, всегда ожидать опасности.
Весьма закономерно и ожидаемо, что если та или иная группа прибывших греков имела возможность поселиться не на самом материке, а на каком-нибудь прибрежном острове, — то именно такой выбор по большей части и делался, во всяком случае на первых порах. Что и говорить, остров куда надежнее в плане защиты от вражеских угроз. Правда, нередко бывало и так, что через несколько десятилетий греки, в ограниченных островных условиях начиная уже ощущать тесноту и недостаток ресурсов, а с другой стороны — убеждаясь, что туземцы-варвары не так и страшны, как казалось попервоначалу, — совершали, как выражаются, «прыжок на материк», то есть переносили свой город туда. Впрочем, Лесбос как раз был одним из самых обширных и богатых островов Эгейского моря, так что его эллинским обитателям «прыгать» никуда не пришлось, они на нем так и остались.
Как бы то ни было, встреча с «иными», «чужими» — это далеко не непременно и даже, пожалуй, не в первую очередь стимул к конфликтам. Как минимум не в меньшей степени это стимул к контактам. Наиболее естественный вопрос, возникающий при подобного рода встречах — не «как мы можем им навредить?», а «что мы можем от них получить?». Такие ситуации должны были подталкивать не только к враждебности, но и к конструктивному диалогу.
Греки, обосновавшиеся на малоазийском берегу Эгейского моря, постепенно открывали для себя «варваров». Узнавали о них много нового. Хотя бы то, например, что «варвары» — не такие уж и дикие, как могло представиться на первый взгляд. Точнее будет выразиться так: что «варвары» могут быть очень и очень разными. Среди них встречались как этносы, живущие действительно еще вполне родо-племенным строем, так и носители достаточно высокой цивилизованности, создавшие свои государства и города.
Среди последних на особом месте стояли лидийцы. Их государство с VII века до н. э., когда в нем установилась власть династии Мермнадов, стало сильнейшим в Малой Азии. В годы, когда жила и писала Сапфо, Лидией правил царь Алиатт, отец Креза — того самого Креза, чье имя стало в устах греков символом чудовищного, немыслимого богатства. Да и поныне говорят «богат, как Крез». Кстати, подчеркнем, именно Крез, а не Крёз, как почему-то произносят и даже пишут некоторые люди, видимо, не отличающиеся особенной грамотностью.
Когда царствовал Крез (в 560–546 годах до н. э.), Сапфо, кажется, уже не было на свете, или, во всяком случае, она была уже пожилой. Но на самом деле Крез попросту пожинал (и не особо даровито) те плоды, которые посеял его покойный родитель. По большому счету, именно Алиатт сделал Лидию одной из великих держав Ближнего Востока[101]. Ряд его деяний позднейшими авторами оказался по недоразумению приписан его сыну и преемнику[102].
Возьмем
А ведь действительно колоритный рассказ! С одной стороны — эллин, употребляющий любые средства, чтобы обогатиться (вспомним выше цитированный отрывок из Пиндара: «Лучше всего на свете — вода; но золото…»), не боящийся для этого и смешным показаться. С другой стороны — горделивый и самоуверенный восточный владыка, которому всё это только забавно, поскольку он твердо знает: сколько бы ни унес у него этот гречишка — в казнохранилищах не убудет.
Самое интересное, однако, заключается в том, что не Крез на самом деле смеялся над Алкмеоном, а его отец Алиатт. К 560 году до н. э., когда Крез вступил на престол, Алкмеона уже и на свете-то не было. А олимпийская победа этого афинянина, одержанная, судя по контексту Геродота, уже позже посещения им Лидии, имела место в 592 году до н. э., когда Крез был трехлетним ребенком (но уже, конечно, наследным принцем). Одним словом, совершенно ясно, что на самом-то деле Алкмеон гостил у Алиатта.
Столицей Лидии, как уже упоминалось, были Сарды. Греки малоазийского побережья Эгейского моря и сами жили в городах, но Сарды для них были Городом. С большой буквы. В какой-то степени — средоточием мира, тогдашним «Парижем». Именно такая ситуация отражена, кстати, и в стихах Сапфо[103].
Ты ж велишь мне, Клеида, тебе достать
Пестро-шитую шапочку
Из богатых лидийских Сард,
Что прельщают сердца митиленских дев…
Но откуда мне взять, скажи,
Пестро-шитую шапочку?
Ты на наш митиленский народ пеняй,
Ты ему расскажи, не мне
О желанье своем, дитя.
У меня ж не проси дорогую ткань…
(Сапфо. фр. 98 Lobel-Page)
Поэтесса обращается здесь к своей дочери, горячо любимой ею Клеиде. Та просит у матери обновку, да не откуда-нибудь, а обязательно из самих Сард. Та же в ответ с сожалением разочаровывает ее: нет-де такой возможности, причем нет ее явно по каким-то политическим причинам. В том варианте реконструкции стихотворения (в нем много лакун, которые приходится заполнять, порой гадательно), на которую опирается приведенный нами перевод[104], виноватым в сложившейся ситуации оказывается митиленский народ. Есть, однако, и иное понимание этих строк, согласно которому в них на самом деле упоминается «Митилены правитель»[105]. Кто именно имеется в виду — можно только гадать. Вполне возможно, что Питтак — лицо, уже знакомое нам (а скоро нам предстоит с ним еще ближе познакомиться). Но совершенно не исключено, что и кто-нибудь другой: немало правителей сменилось в крупнейшем полисе Лесбоса на протяжении архаической эпохи, очень бурной в эти века была его история, с которой, повторим, мы уже очень скоро начнем знакомиться вплотную.