Сапоги — лицо офицера
Шрифт:
Пергаментная зелень лавров смутила консервативную душу капитана, и он согласился…
Вопросы, переписанные из учебника или придуманные, были солидными, серьезными, несколько даже академичными, политически безукоризненно выдержанными, хотя и смешили своей непонятностью.
Весь вечер батарейцы готовились к экзаменационной лотерее.
Лотерея же была беспроигрышной.
Взявший билет громко произносил номер, садился и начинал много писать на тетрадном листке. Деловито прислушивающиеся под дверью товарищи быстро находили в пачке соответствующий листок и совали его очередному входящему. Прокричав
Затем экзаменуемый выходил на середину Ленинской комнаты, зачитывал, по возможности не запинаясь, текст, получал пятерку, поворачивался по-уставному и выходил строевым шагом.
Экзаменующие поощрительно кивали головой и удовлетворенно урчали, якобы восхищаясь…
Капитан Алексеев получил благодарность за высокий уровень политической подготовки вверенного подразделения, а минометчики не могли нахвалиться своими командирами. Высшее все же образование, с почтением кивали головами, это тебе не стоеросовые долдоны, майоры наши да капитаны, теперь-то уж дембель неизбежен, близок день его…
Оверьянов сделал шаг назад, насмешливо прищурился и демонстративно медленно оглядел каждого с ног до головы.
Повернулся к Кушнику, укоризненно сложил губы и покачал головой, нет, так дело не пойдет.
Готовые к отъезду, дембеля чуть встревожились.
Пятеро солдат стояли шеренгой, новенькие дембельские чемоданчики красовались у их ног. Парни казались себе чрезвычайно красивыми воинами, идеально одетыми и восхитительно подтянутыми.
Чистенькие, подстриженные, в с поразительной тщательностью выглаженной форме, в проглаженных через газету утюгом сапогах, с собранными гармошкой голенищами, на вдвое превышающей нормальную высоту «венских» каблуках, со вставленной в погоны алюминиевой пластинкой, с белой хлорвиниловой, заменяющей подворотничок, кабельной оболочкой вокруг шеи, в узчайших брюках и теснейших гимнастерках, со множеством купленных и вымененных значков, свидетельствующих о солдатской доблести и усердии, в офицерских шапках, солдаты вопиюще нарушали форму одежды.
— Кушник, Кушник, друг ты мой ситцевый, до чего дошла батарея! — неискренне огорчился майор. — Как можно выпускать из части таких клоунов? Как они одеты?
Кушник тоже пригорюнился, но не очень, привык к этим маленьким спектаклям, повторяющимся при каждой демобилизации.
— Почему у вас бляхи под яйцами болтаются?! — Оверьянов снова повернулся к шеренге. — Снимайте-ка все ремни! Посмотрите, товарищ командир батареи, на эти бляхи!
Сверкающие латунные пряжки со звездой, по уставу плоские, были выгнуты крутой дугой.
Оверьянов, полушутливо ворча, размахнулся ремнем и с силой ударил пряжкой о землю, чтоб выпрямить.
Кушник начал обрадованно помогать майору.
— А вот мы ее сейчас еблысь, вот так вот! — приговаривал он, лупя ремнем. — А вот мы ею сейчас как ебаквакнем, вот так вот!
Солдаты бесстрастно смотрели, молили Бога, чтоб начальственные придирки на этом закончились.
Мольба была услышана, офицеры, слегка запыхавшись и отведя душу, приступили к финалу проводов.
Командиры с суровом видом рылись в раскрытых чемоданах, проверяя, не захватил
— Спасибо за службу! — сказал торжественно Оверьянов. — Желаю счастливого пути! Я надеюсь, что то, чему мы здесь вас научили, пригодится в вашей жизни!
Расчувствовавшийся капитан Кушник пожал отъезжающим руки.
Неплохая жизнь
Кандидатов отбирали долго.
Иногда командиры скандалили, не хотели отпускать подчиненных, чаще не протестовали, кто-то же должен ехать, все равно придется уступить.
Тридцать пять лейтенантов, почти половину младших командиров, посылал полк в спецкомандировку, к черту на кулички, в киргизский город Ош, за молодыми солдатами…
Слухи о предстоящей поездке заронили смуту в лейтенантское житье, души их возжаждали путешествия, но седобородый опыт подсказывал — будь осторожен, не спугни удачу, ни в коем случае ничего не выклянчивай у начальства. Закоренелые авантюристы решили даже рассчитано испытать судьбу — побежали в штаб, с горящими глазами добивались, чтоб их, по возможности, не включали в список, ссылались на семейные трагедии, плаксиво доказывали свою нужность в подразделении, сколько еще не сделано, работы непочатый край, забот полон рот, просим учесть нашу просьбу…
Не показывай вида, если тебе что-то хочется или не хочется — в армии всегда поступят наперекор твоему желанию.
Эта малообъяснимая закономерность блестяще подтвердилась.
В чудесный вояж посылались все, кто с похоронным лицом и гримасами отвращения выслушал сообщение о поездке. Авантюристы, крикливо умолявшие оставить их в Ледяной, ехали тоже. В части оставались удрученные баснословным невезением наивные рохли, вслух заявлявшие о своем страстном стремлении к перемене обстановки.
Майор Залесский получил должность «Начальника эшелона», майор Францер — должность «Комиссара». Чтобы иметь возможность организовать «Штаб», старшего лейтенанта Сидорова облекли расплывчатыми полномочиями — от начальника канцелярии до посыльного — и подчинили майорам. Вся прочая братия именовалась «Командирами рот», то есть в каждый вагон будущего поезда назначили лейтенанта-сопровождающего и двух помощников-сержантов. Специальному взводу автоматчиков с патронами поручалась охрана воинского эшелона.
В Ледяной поезд, идущий в Новосибирск, останавливался на полторы минуты.
Этого вполне хватило на посадку и еще чуть побольше потребовалось, чтобы с радостным сердцебиением рассесться за столиками вагона-ресторана.
Увидев столько едоков в офицерской форме, официантки не удивились, но заинтересовались феноменальным совпадением вкусов. Все поголовно заказали по триста граммов водки и по салату «Весна» — скудно посыпанному зеленым луком вареному яйцу под майонезом.
Заботясь о поддержании авторитета, майоры не бросились в ресторан немедленно, а, потомившись в тамбуре, зашли туда минут через пятнадцать, устроились в уголке. Рачительный Францер развернул газету с тушеным кроликом, а Залесский благонравно достал из кармана захваченную из дома бутылку коньяка.