Сапоги — лицо офицера
Шрифт:
Каждые двенадцать секунд с подбородка майора срывалась капля и падала на галстук. Пятна пота подмышками расплылись до размеров тарелки.
Офицеры часто и глубоко, как у врача, дышали ртом, обмахивались фуражками.
— Да прекратите вы курение! — не выдержал трезвый Залесский. — Нечем дышать! И я предупреждаю насчет пьянства! Не успели отъехать, а половина из вас на ногах еле стоит! Не продохнуть от перегара!
Лейтенанты осуждающе зашумели, какое безобразие, кто посмел, этого нельзя оставлять без последствий, такое скотство недопустимо в офицерской среде, тем
— Я еще не закончил! — крикнул Францер. — Внимание, товарищи! Каждый день, с десяти до двенадцати необходимо проводить политзанятия! В каждом вагоне! Причем, делать упор на антирелигиозную пропаганду. Люди здесь, знаете, в значительной степени отравлены мусульманством. Разоблачайте библейские мифы, открывайте людям глаза, рассказывайте о завоевании космоса.
— На каком это все языке? — гоготнул из-за спин Панкин. — Они и поздороваться не умеют по-русски!
— Не фиглярничайте, товарищи! Добавлю, после обеда необходимо прорабатывать уставы, ознакамливать людей с нормами армейской жизни. Можете идти приступать к вашим обязанностям!
Коротко передохнув в Андижане, поезд запыхтел дальше.
Поля хлопчатника млели в предвечернем пекле, вдоль полотна в один нескончаемый ряд стояли стволы тутовых деревьев — ветки с листьями были обрезаны на корм шелкопряду. Отвратительное солнце заходило мучительно долго, как могло оттягивало наступление ночи, торопясь напоследок поддать жару в уже и так донельзя раскаленную Ферганскую долину.
Гранин, голый до пояса, с колотящимся от духоты сердцем, подстегивая себя надеждой на вечернюю прохладу, посасывал из горлышка сладкое, густое вино.
Неожиданно лейтенант рассвирепел.
— Эй! — крикнул он. Сержант, отодвинув одеяло, заглянул в отделение. — Кончаем эту херню! Открывай везде окна, а то мы здесь коньки отбросим! Людей только мучаем, дурацкий приказ выполняем!
Новобранцы повеселели, потянулись к своим пожиткам, доставали еду. Сержант принес стакан коньяку, в знак благодарности от третьего взвода.
— Ты им там всем намекни, — с командиром всегда надо делиться! — оживился Гранин. — Шепни, мол, когда лейтенант замочит, он добрый, а на сухую, пугни их, он зверь зверем.
Сержант снова заглянул, уже встревоженно:
— Майоры идут!
Залесский и Францер зашли важно, с деловым видом.
За спинами переминался старший лейтенант Сидоров, начальник канцелярии, с двумя авоськами, набитыми бутылками.
— Необходимо у всех произвести проверку багажа, Гранин! — озабоченно хмурясь, сказал Залесский. — В эшелоне начинаются попойки, рукой подать до ЧП! Идем-ка с нами, как у тебя обстоят с этим дела!
— Н-е-е-т, товарищ майор, в шмоне я участвовать не буду! — разозлился на себя за непредусмотрительность Гранин. — Это по уставу не положено! Вы меня с вашими преступными приказами под трибунал подведете! Грабеж молодых! А у меня дембель через полтора месяца! Да и в нашем вагоне все в порядке.
— Посмотрим! Оставайтесь с сержантами на своих местах! — недовольно
Сидоров извинялся гримасами, чувствовал, подлец, свою вину, не предупредил. Майоры двинулись по вагону, новобранцы открывали мешки и чемоданы, офицеры выуживали обнаруженные бутылки, строго выговаривали, для пущего страха записали несколько фамилий.
Сидоров успел сбегать в штабной вагон, разгрузиться.
— Хоть бы в конце догадались притырить, пока дойдут до них, — вздохнул сержант. — Сколько добра пропадает, все в штабе попьют!
Гранин клял себя последними словами. Надо же так опростоволоситься, не предвидеть очевидный шмон, не принять меры…
Крохобор
Казаков хлебнул для храбрости вина и решительно вышел на середину вагона.
Жара спала, в вагонном полумраке лица не различались.
— Внимание! Все внимание! — крикнул он наглым командирским голосом. — Ввиду того, что потребуются большие дополнительные расходы, связанные с долгой поездкой, я предлагаю собрать по три рубля с человека и вручить деньги сержанту Изяеву. Командиры взводов лично отвечают за исполнение! Напоминаю, это обязательно для всех! Каждый расписывается в ведомости! Переведите своим товарищам, плохо говорящим по-русски! Действуйте, сержант!
Лейтенант быстро прошел к себе.
От стыда и волнения на секунду разболелась голова, он выпил вина и сел на лавку.
Хлопнула дверь в тамбуре, Горченко, Вольнов и Батов сияющие втиснулись за занавеску.
— Ну? — спросил Горченко. — Что ты махорку трусишь? Мы уже! Недолго дрыгалась старушка в гусарских опытных руках!
— Садитесь, — сказал Казаков. — Там сейчас собирают…
Сержанты приносили мятые или аккуратно расправленные бумажки, снова выходили, возвращались.
Командир первого взвода, филолог, принес деньги сам.
— Дали все, — сказал он. — И расписались. Только я не расписался. Это же глупо, мы вносим деньги, зачем же еще и расписываться… Они не понимают, что это глупо…
— Не имеет значения! — засуетился Казаков. — Молодец! Может, выпьешь?
— Я не пью, — сказал филолог и вышел.
Изяев ввел за руку низкорослого киргиза.
— Вот, товарищ лейтенант! Только этот герой не дал, говорит, нету. Врет, сука, я думаю.
Щупленький киргиз смотрел в пол.
— Ну раз нет, так нет! — осуждающе покачал головой Казаков. — Ты ему растолкуй, так положено в армии…
— И фамилию запиши! — сказал Вольнов. — Даром ему его жадность не пройдет. Как я, блядь, ненавижу крохоборство!
Лейтенанты поцокали языками, дело дрянь, начинать вотскую службу с порчи дружеских отношений, это никуда не годится, ох, тяжело ему будет…
Изяев увел киргиза, а через минуту принес недостающую трешку. Брать было неловко, но и отказываться глупо, не возвращать же.
— Вот непручая жизнь! — юродиво жаловался Горченко, выпив залпом стакан. — Проводница-то у меня скоро умрет от старости! Клянусь вам, она еще Ленина видела! А Гранину повезло! Девка у него при ноге, грудь — как моя голова! Он уже, паскуда, заперся с ней!