Сапуниха
Шрифт:
– Муж пропал без вести... Младшенькая убралась...
– Ну не горюй... Что ж поделаешь? На всё воля Господня... А "без вести" - не убитый, авось, отыщется... А?
– Дай Бог, чтобы так было...
– Стеш, ты всё равно хутчей* моего будешь в Гуреевске, передай от меня гостинец мамаше. Я щас принесу.
Солдатик метнулся к вещмешкам, сложенным в углу плаца, и, выхватив из кучи один, бежал обратно, прижимая ношу к груди. Положив в телегу, лихорадочно заковырялся в содержимом, достал маленький свёрточек.
– Это кофточка. Завсегда с собой ношу. Сам не знаю, зачем. Видать,
– Передам. Не сомневайся.
Тут раздался приказ "Стро-ойсь!", и Переходнов, высоко задирая ноги, понёсся к собратьям, не оборачиваясь, махал ей рукой...
Тётка Махора прослезилась, принимая подарок, просила вновь и вновь повторить о встрече. Держала на коленях, ласково поглаживая жёлтую, в мелкий горошек кофточку. Морщинистая, заскорузлая рука матери как бы прикасались к сынушке, бисеринки слёз сыпались из маленьких глаз...
– Ты заходи, Стёпуша, рассказывай...
– Да вроде бы уже всё рассказала.
– Ну, можа, ишо чё вспомнишь...
Что, да и когда сказывать - на работу в колхоз пошла. Поставили сторожем - амбары охранять. Чтобы не было страшно, брала с собою Валюху, ложились на соломе, укрывшись тулупом, шептались до тех пор, пока сон не одолевал дочку...
Из сторожей перевели в доярки, где упиралась с раннего утра до поздней зари.
Война прошлась по здешним местам, оставив разрушительный след, приходилось восстанавливать многое, а многое строить вновь. И месили бабоньки глину с коровьими лепёшками и соломой, заткнув подол за пояс, подкузюмившись*: закрыв лицо платком так, что оставалась лишь полоска для глаз. Полученным раствором обмазывали плетнёвые базы, сараи, построенную из тех же плетней конюшню...
... Руку ширнуло болью от воспоминаний, старушка вернулась в настоящее. Тишина по-прежнему стойко держалась в доме. Горела настольная лампа...Никак не могла сообразить, что же сейчас: ночь, утро или вечер. "Либонь, ночь, - подумала.
– Нихто не ходить, нихто не разговариваить..." В ногах кровати сладко потянулась, уркнув, пятнистая кошка, перевернулась, зевнула и замурлыкала, уставившись на Сапуниху. Сапуниха... Кто и когда так назвал - уж и не помнит. Но прозвище, наравне с обращением Яковлевна, прочно прикрепилось и шагало по жизни.
Помимо базов, сараев находилась и другая, не менее тяжёлая работа. Копали силосные ямы, выбрасывая десятки кубов землицы, потом наполняли траншеи присоленными сеном, силосом и закапывали. До зимы. А в стужу и метель отрывали запасы, кормили скотину. Бьёт, вьюжит, курит - свету белого не видать, а доярки с наполненным пологом за горбом, что выворачивает руки, со слезами на глазах - то ли от ветреных хлыстов, то ли от усталости, то ли от жалости к себе - брели к коровушкам, которые ждали кормилец, устремив на них грустно-влажный свой взор... А ещё надоенное надо было отвезти в Поповку. У всех дети или престарелые родители, вот и ездили по очереди. Дремлешь в подводе - быки дорогу знают, сами бредут.
Первая по возвращении в Гуреевский зима выдалась снежной, суровой, даже злой. Метели с вьюгами заносили балки, ерики и падинки, а, нагулявшись по просторам, вихрем врывались в хутора. Змеились по закоулкам, рвали ставни куреней, заметали
Вместе с буранами носились ночами по поселениям обнаглевшие волки, коих расплодилось великое множество. Не раз утром, выйдя на покосившееся, отошедшее от порога крыльцо, видели во дворе следы зверья и виновато выглядывающую из-под ступенек Дамку.
Весной перевели на ферму в Качалин. Дождь, грязь, туман, слякоть, ежедневные походы выматывали до потери пульса, а ведь нужно и управляться по домашнему, пусть небольшому, хозяйству. Поэтому после некоторых колебаний решила перейти на центральную усадьбу. В Качалине приютила крёстная - Степанида Климентьевна Братухина, небольшого роста женщина с добрым, покладистым характером. Потом, забрав дочь, поселилась в рытушке, мечтая о небольшом хотя бы домишке. Вскорости дали жильё в двухквартирке.
У соседей был мальчонка, любивший играть с ней. Переворачивая табуретки, садился в них, изображая машину. Вместо руля приспосабливал крышку от кастрюли и фырчал, подражая двигателю.
– Садись, прокачу, - распахивал воображаемую дверцу.
Устраивалась в "автомобиль", и "катались" по мнимым дорогам и полям.
– Давай теперь я буду шофером, а ты - стажёром,- предложила.
– Не справишься.
– Это почему же?
– У машины мотор часто глохнет.
– А ты его замати,- предложила соседка Варя, зашедшая за какой-то мелочью.
– Чем же я буду матить?
– с недоумением уставился на неё мальчишка.
– Чем, чем... Хреном и ман...
– Будет тебе, - прыская смехом, остановила дальнейшее объяснение...
... Рабочих рук не хватало, и однажды к ним во двор заглянул председатель колхоза С. Ф. Багаев. Валюха, будучи дома, смекнула, в чём дело, метнулась в сарай, надеясь спрятаться там. Обезьянкой взобралась на чердак, решила отойти от лаза подальше и... провалилась. Доски, очевидно, подгнили. Зацепившись за что-то серпиновой юбкой, беспомощно повисла, боясь подать голос о помощи. Спиридон Филиппович, обследовав жильё и подворье, вошёл в сараюху.
– Висишь?
– усмехнулся.
– Вишу.
– Ну-ну, - хмыкнул, выйдя вон. В открытую дверь Валя видела, как тот шагнул в квартиру и вернулся со свёрнутым матрасом, внутри матраса находилась подушка. Положив поклажу в тарантас, вернулся к ней. Крякнув, снял, молча отнёс, усадив сверху на свёрток.
– Поехали,- полувопросительно, полуутвердительно произнёс, обернувшись к спутнице.
– Угу...
Чмокнув губами, председатель дёрнул вожжи, лошадка побежала по мягкой дороге. Из-под колёс заклубилась пыль, окутывая седоков... Когда приехали в бригаду, присутствующие легли со смеху, увидев заплаканное, со следами слёз и разводов от ладошек личико пополнения.