Сарнес

Tom Paine

Вот вам и безупречный убийца. Надо было самой присутствовать.

— Я оказал ему милость, позволив умереть с честью, — уточнил Оюан. И спустя мгновение жестко добавил:

— Он меня понял. Умер как храбрец. Его отец гордился бы им.

Но можно ли назвать это храбростью? Ведь ребенок взялся за меч, потому что только этого и ждал от него взрослый?

— Мне всегда казалось, что честь — слабое утешение для умирающего, — сухо ответила Чжу. — Имея выбор, я предпочел бы не умирать. Закатайте рукав.

Оюан мельком взглянул на рану, словно ему и в голову не приходило беспокоиться о таких пустяках.

—

Ну вам надо, чтобы вас заштопали, или нет?

— Кто, ты? — Удивление отдавало презрением. — Одной рукой, криво и косо, я и сам могу.

— Криво не будет, — резко возразила Чжу. — У монахов слуг нет. В отличие от вас, я большую часть жизни сам чиню себе одежду. С иглой обращаться умею. И, опять же в отличие от вас, умею обходиться одной рукой, опыт есть.

Она выдвинула стул из-за столика на середину шатра.

— Прошу!

Вернувшись с инструментами, она слегка удивилась: генерал подчинился. Чжу опустилась перед ним на колени, и он удивленно хмыкнул:

— Из тех, кого я уважал, ни один бы до такого не унизился.

Ледяная отстраненность надменного, прекрасного лица естественна для него, как дыхание. Чжу возразила:

— А я думаю, помогать или просить о помощи не унизительно.

— Оно и видно, — с отвращением ответил Оюан. И тут же рванул вверх рукав, невзирая на то, что ткань присохла к ране.

Рана оказалась глубокая, сквозь сочащуюся кровь виднелся желтоватый жир. Но взгляд Чжу зацепился за другое. За браслет, обвивавший запястье Оюана. Нефритовые и золотые бусины…

Точно такие же бусы болтались на концах его кос. Обычное украшение монгольского воина. Но едва Чжу их увидела, ей стало ясно, кому эти бусы принадлежали раньше.

Ей вспомнилось, какое жуткое отчаяние было написано на лице Оюана в их прошлую встречу в Бяньляне, незадолго до предательства. С какой мукой в голосе он спрашивал, нет ли Эсень-Тэмура среди призраков. Теперь выясняется, что он носит на запястье память об этом мертвеце. Знак близости большей, чем бывает между друзьями или даже братьями.

Он же любил Эсень-Тэмура, с холодком подумала она. Любил, но и это никого не спасло…

Когда Чжу начала зашивать рану, Оюан даже не поморщился. Вопреки ее смутным ожиданиям, обошелся без презрительных комментариев насчет того, что ей приходится зубами придерживать нить. Она глянула вверх — стиснул зубы от боли, наверное? Удивительно, но генерал словно ушел в себя, странное облегчение разгладило черты.

Утром она видела, как Оюан легко уложил дюжину человек. А теперь его умудрился ранить в поединке ребенок. Может, в глубине души он этого сам хотел? Перед ее мысленным взором вдруг возникли стертые в кровь ступни, кулаки, сжатые так, что кровь из порезанных ладоней сочится между пальцами. Иногда это и неплохо.

Ему нужна эта боль, догадалась Чжу, потому что только она способна выжечь угрызения совести.

Резонанс, который Чжу всегда ощущала в присутствии Оюана, усилился так, что вот-вот задрожит рука с иглой. Оюан по собственной воле убил возлюбленного и с головой окунулся в свой оживший кошмар. Ради достижения цели он был готов сделать что угодно. Пожертвовать не чем угодно, а просто всем.

«Прямо как я», — подумала Чжу. Ее охватила дрожь узнавания. Что они с

Оюаном похожи, для нее не было тайной. Но теперь эта истина отдавалась не только в костях, но и в потоках циркулирующей ци: вот человек, похожий на меня больше всех на свете.

Она сделала последний стежок и наклонила голову, чтобы перекусить нить. Вместо естественного запаха его кожи — запах крови. Генерал встал, намереваясь уйти, но она удержала:

— Постойте.

Вытащила из сундука меч и протянула генералу. Оюан не шелохнулся, однако его глаза впились в клинок с таким тоскливым, отчаянным голодом, с каким смотрят не на вещь, а на утраченную часть себя.

Чжу так и держала меч на вытянутой руке.

— Я знаю, вы намерены войти в Даду и встретиться с Главным Советником один на один. В таком случае нет никаких гарантий на победу. Вы можете и проиграть, а тогда все ваши жертвы и деяния будут напрасны. До нашей встречи у вас не было иного выбора. Но теперь…

Его кровь засыхала у нее на пальцах, превращаясь в коричневатую краску, которая напоминала ей не о боях и запекшихся ранах, а скорее о пятнах ежемесячной крови на бедрах Ма.

— Примите командование над своей армией. Я более не намерен держать вас в плену и распоряжаться войском против вашей воли. Возвращаю его и прошу добровольно примкнуть ко мне, чтобы разбить Мадам Чжан. А после победы мы вместе отправимся в Даду. Выступим бок о бок против Главного Советника и победим. Я предлагаю вам это, ибо мы хотим одного и того же. Ибо желание наше так сильно, что мы сделаем, что потребуется, вынесем любую муку, если надо будет. Все ради цели.

Этими словами она пыталась донести до него не только свою убежденность, но и чистое ощущение их родства.

— Так станьте же моим союзником, генерал. Потому что вместе мы непобедимы.

Косицы, свернутые петлей и унизанные бусами, распрямились и качнулись по сторонам опущенного лица. Оюан смотрел на свой меч. Затем взял его и вытащил из ножен. В руках воина, чей доспех на поле боя дерзко выдавал его издалека, клинок казался неподобающе простым: ни узора, ни надписи.

Но, несмотря на простоту, этот меч Чжу узнала бы где угодно. Вспыхнула призрачная правая рука. Потянулась к клинку, сжала его в ладони, как в тот раз, когда он пронзил ее. Этот меч вошел в ее тело, этот меч сделал ее тем, кто она есть. Дрожащая нота их с генералом родства достигла крещендо, и глаза Оюана расширились. Чжу вспомнила, как много лет назад, еще не зная, кто она такая, генерал-евнух обернулся и нашел ее взглядом в ряду послушников в одинаковых серых хламидах. Тоже почувствовал их связь. Но, в отличие от Чжу, не понял, что это значит. Что он не один в мире, ненавидящем его.

— Наши судьбы ведут в одну и ту же точку, генерал. Они переплетены. И всегда были. Разве вы не чувствуете? Это потому, что мы похожи.

Она касалась не Оюана, а его меча, но сходство сближало их, словно она погрузила призрачную руку в грудь генерала и сжала скользкий бьющийся комок — сердце. Они дышали в унисон. Чжу спросила:

— Ты поможешь мне?

Его зрачки расширились так, что стала не видна янтарная, в крапинку, радужка. Черные озера — глаза мертвеца. Чжу словно заглянула ему в душу, туда, в самую глубь, где пылало и корчилось его измученное «я» под тяжестью содеянного. Он просипел: