Сарнес
Шрифт:
— Да я и не помню.
— Молодым лучше иногда отвлекаться от работы на приятных девушек вокруг, — пожурил его Министр. — Думаете, я не замечаю? Вы уже две недели, а то и больше, уходите последним.
От запаха жареного дикого лука и прогорклого масла Баосяна, и так больного от недосыпа, замутило.
— Господину Министру не стоит тратить время на такого низкопоставленного чиновника.
Вместо ответа Министр взял оладью и съел с видимым наслаждением. Поскольку продолжения не последовало, Баосян вернулся к работе. Полумертвый от усталости, он все же находил некоторое удовольствие в том, чтобы выводить четкие, изящные иероглифы.
— Ты слыхал, что Главный Советник получил личную аудиенцию у Великого Хана? Ему удалось убедить того дать добро на возврат восточного побережья. Он собирается идти на Пинцзян, как только войско будет готово.
Баосян припомнил, что несколько дней назад он видел Главного Советника мельком на приеме иноземного сановника. В своих лакированных черных церемониальных доспехах, где каждый элемент был окаймлен золотом, точно драконья чешуя, Главный Советник выделялся из толпы. Точно один из ханов древности. Любому, кого пугало будущее Великой Юани, достаточно было взглянуть на Главного Советника, чтобы преисполниться уверенности, что клан Чжанов и прочие южные мятежники будут сокрушены, а империя вернет себе целостность и славу.
— Вряд ли это порадовало Госпожу Ки.
— Еще бы! Нас ждут интересные времена, пыль от их битвы не скоро осядет. Остается лишь надеяться, что Главный Советник добьется быстрой победы, чтобы Госпоже Ки не хватило времени наворотить дел, пока его нет в столице. Но эти торгаши Чжаны сильны, надо признать! Могут продержаться дольше, чем нам хотелось бы. Посмотрим.
Но без своего генерала Мадам Чжан уже не была так могущественна, как предполагал Министр. В свое время она могла бы потягаться с Главным Советником. Но не теперь. Разве что обстоятельства переменятся…
Рука Баосяна дрогнула от некой мысли, и следующая черта иероглифа пошла вкось.
Министр понаблюдал за тем, как Баосян вымарывает иероглиф и пишет его заново.
— Знаешь, Ван Баосян, даже среди людей, от природы наделенных особыми талантами, лишь немногим счастливцам удается применить их по назначению. Я рад, что ты один из них.
Рука сейчас снова дрогнет. Баосян поднял кисть, пока она не поставила кляксу.
— О, если бы господин Министр прежде познакомился с моим братом, чем со мной! Принц Хэнани, вот кто безупречно соответствовал своему положению. Во всей Великой Юани не было воина лучше. Даже те, кто не был с ним знаком, оплакивали его гибель как утрату всего доброго и драгоценного в мире.
Неизвестно почему, но от стука бамбуковой колотушки за окном — так бродячий торговец чаем зазывает покупателей — он дернулся, словно заснул на полуслове и пробудился в холодном ужасе, с колотящимся сердцем.
— Дарования Эсень-Тэмура были известны всем. Но неужто ты правда считаешь себя недостойным брата? Я уже много лет не видел более многообещающего молодого человека, который наконец нашел место, где есть применение именно его талантам.
— Только не говорите, что при первой встрече вы не подумали обо мне того же, что остальные, — огрызнулся Баосян и поймал себя на том, что машинально говорит с жеманными интонациями. Все та же давняя провокация, давнее желание быть замеченным, даже если ничего, кроме побоев, это не принесет. — Вы предпочли не судить по моей внешности и… пристрастиям… потому что я обладаю нужными вам талантами. Но Эсень был воином. Ученость он ценил невысоко, во мне же видел одни недостатки. Для него и ему подобных я ничтожество.
Повисло
— Мой сын воин, командир одного из батальонов Главного Советника. Не сомневаюсь, что в твоем брате он нашел бы родственную душу, доведись им встретиться. И я немало горд его воинскими достижениями, это правда. Но мне нравится думать, что я гордился бы им не меньше, даже если бы он родился слабым, неспособным ходить или ездить верхом ни единого дня в своей жизни. Иметь сына — уже гордость: есть кому носить мою фамилию и молиться за меня, когда я умру. Оттого, что Эсень-Тэмур был воином, он не перестал быть твоим братом. Я уверен, что…
У Баосяна на миг в глазах потемнело от внезапного прилива ярости. Он выплюнул:
— Уверены в чем? Разве Эсень-Тэмур был таким же свободомыслящим, как Министр, а Баосян не мог в нем этого разглядеть? Нет. Я ненавидел его, а он — меня. Нам друг друга было не понять. Никогда.
Министру хватило мудрости не продолжать. Помолчав, он встал с кряхтением, взял Баосяна за плечо и сказал:
— Иди домой, Ван Баосян.
Он похромал прочь по коридору. Баосян услышал, как закрываются и открываются двери, как перекликаются вдали слуги, как подали к воротам повозку. Министр уехал, и на Министерство, словно снег, опустилась ватная тишина.
Изо дня в день Баосян дожидался именно этого момента — когда он наконец останется один во всем Министерстве. Шагая по коридору к кабинету Министра, он ловил в окнах свой силуэт в шляпе, точно у злодея в театре теневых марионеток. Он подошел к книжным полкам, как делал уже тысячу раз, и вытащил нужный ему том — главную счетную книгу. Вернувшись за собственный стол, он достал ее копию, уже наполовину заполненную прошлой ночью, и возобновил кропотливый труд копииста.
Баосян стоял рядом с Министром в толпе чиновников, выстроившихся двумя симметричными рядами по сторонам площади перед Залом Великого Сияния. Здесь, в отличие от Хэнани, где зимы были морозные и ясные, небо затуманивали пыль и угольный дым, подобно разводам от бобовой пасты на дне пустой чашки. На вершине лестницы Великий Хан ждал появления иноземного посла. Рядом с ним красовалась Госпожа Ки. Сегодня был ее звездный час. На ежегодную церемонию выплаты дани Корё она надела традиционный наряд своего народа — короткую, отделанную лентами куртку, юбку с кринолином — и выглядела великолепно и чуть экзотично. Любопытно, ощущает ли Госпожа Ки двусмысленность своего положения… Фундамент ее личной власти — вассальные отношения Корё и Великой Юани. Дань, которую Корё выплачивало, купила наложнице благосклонность Великого Хана. Но все это ценой обнищания и позора ее же собственного народа.
Процессия данников двигалась через площадь. Сначала наиважнейшее: коробы белоснежной соли, за ними сундуки с золотом и женьшенем, кони и соколы, ткани, фургоны с простым ячменем и пшеницей подороже, наконец — длинная вереница чистеньких юных евнухов и девушек в отбеленных, смахивающих на исподнее одеждах, обыкновенных для жителей Корё. В свое время Императрица Ки тоже была одной из них: девушкой, которую оторвали от отчего дома и отправили в чужую страну, где у нее не было ни родственников, ни положения, ни знания языка — только собственная воля к жизни. Теперь она — элегантная, в роскошном уборе, мать принца — взирала на данников без всякого сочувствия.