Сатанстое [Чертов палец]
Шрифт:
— Да, я готов согласиться, что это человеческий след, но и наши носят мокасины, как и краснокожие!
— А большой палец, обращенный внутрь? Это не след бледнолицего!
— Это верно, но индеец не обязательно гурон! Откуда мог взяться этот гурон тотчас после битвы, когда все они были там, под Тикондерогой, когда между ними и Мусриджем лежало озеро? Он никак не мог успеть обойти его.
— Вы не знаете краснокожих! — отвечал Сускезус — Это след гурона.
— Но не могли же гуроны менее чем за двадцать четыре часа пройти
— А мы прошли?
— Да, но мы большую часть пути сделали в лодке, а гуронам надо было преодолеть этот путь пешком.
— Зачем? Гурон гребет не хуже онондаго; лодок много! Озеро велико. Почему они не могли ехать водой?
— Но ведь озеро было покрыто английскими судами!
— Английскими судами, на которых везли раненых или беглецов! Разве гурон их побоится? А судов что ему бояться? Суда ни глаз, ни ушей не имеют, суда не убивают!
— Нет, но те, что были на них, могли и видеть, и слышать, и убить, и окликнуть чужую, незнакомую лодку?
— А моя лодка тоже была чужая, незнакомая — и прошла!
Несомненно, что лодка с несколькими гуронами могла пройти несравненно быстрее, чем наша, на которой была всего одна пара весел; возможно было, что, высадившись у форта Уильям Генри, индейцы могли прийти сюда раньше нас. Но как могли они найти сюда дорогу? Как могли они отыскать нашу хижину?
Эти вопросы я задал онондаго.
— Вы не знаете индейцев, — повторил он опять. — Видели вы коня, павшего в лесу? Когда он пал, воронов не было, а потом их слетелась целая туча. Так и индейцы. Теперь везут раненых. Индеец сторожит в лесу, ему нужны скальпы; он их любит. Теперь весь лес полон гуронами до самого Альбани. У англичанина сердце упало низко — у индейца оно теперь прыгает высоко. Скальпы — это так заманчиво; они только об этом и думают!
Тем временем Гурт и Дирк уже принялись за ужин; я, войдя в хижину, сел с ними, но после разговора с Сускезусом у меня пропал аппетит.
За ужином я сообщил товарищам об открытии онондаго.
— Если здесь недавно были гуроны, то эти хитрые дьяволы не задели ни одной былинки; но нет ничего невозможного в том, что они теперь бродят повсюду, рассчитывая добыть скальпы в маленьких отрядах, конвоирующих раненых офицеров!
— Если так, то Бельстрод рискует попасть им в руки!
— Я надеюсь, что его уже успели доставить в Равенснест, где он будет в полной безопасности! Во всяком случае, такой опытный краснокожий, как наш онондаго, едва ли ошибается.
— Теперь уже слишком поздно идти куда-нибудь, — сказал Дирк, — придется заночевать здесь. Да и нам лично не грозит никакой опасности, иначе бы нас об этом предупредила Доротея. Как видишь, Корни, мы выбрались из этой свалки без единой царапины.
В сущности, Дирк был прав. Было уже почти совсем темно, и мы, посоветовавшись с онондаго, решили переночевать в хижине. Обыкновенно индейцы и негры ночевали под
Не прошло получаса, как все мы спали крепким сном. Мы улеглись в девять часов вечера, а в два часа ночи Сускезус осторожно разбудил меня. Несмотря на то, что в хижине еще было совсем темно, я все-таки увидел, что только индеец был на ногах, все остальные спали.
Разбаррикадировав дверь, он вышел, сделав лишь знак следовать за ним. Снова тщательно заперев двери, я вышел за онондаго, который, отойдя шагов на пятнадцать или двадцать от жилища, остановился.
— Здесь хорошее место, — сказал он, — раскройте свои уши!
Но кругом было тихо и темно; казалось, ничто не шелохнется под этими темными сводами девственного леса.
— Я ничего не слышу! — шепнул я Сускезусу.
— Скоро услышите; я лежал и вдруг услышал дважды, а теперь услышите и вы!
Действительно, почти в тот же момент и я услышал страшный человеческий крик, крик, леденящий душу, которого я никогда не мог забыть. Вопль, протяжный стон, в котором можно было различить слово: «Спасите!..»
— Боже мой, кто-то зовет на помощь! Разбудим товарищей и поспешим на помощь!
— Пойдемте, — сказал онондаго, — но звать никого не надо! Двое лучше, чем четверо… Подождите минуту!
Я ждал, напрягая слух, пока Сускезус сбегал в хижину и вернулся оттуда с нашими карабинами, затем легким, неслышным шагом, едва касаясь земли, быстро, но осторожно пошел по направлению юго-запада, откуда донесся крик.
Онондаго просил меня избегать даже малейшего шума. Я не в состоянии был говорить, до того был взволнован и встревожен; я старался ступать след в след за своим проводником.
Так мы прошли с полмили. Сускезус остановился и шепнул:
— Здесь, недалеко где-то, подождем!
Мы притаились под нижними ветвями трех молодых елей, столь густых, что с десяти шагов нас под ними нельзя было бы заметить. Мы присели на ствол упавшего дерева, и я заметил, что индеец держит курок на взводе; я последовал его примеру.
— Хорошо! — одобрил Сускезус — Теперь слушайте!
Почти в тот же момент я услышал слабый, подавленный стон, ясно говоривший о человеческих страданиях. Я хотел было вскочить и броситься на помощь, но Сускезус силой удержал меня.
— Ничего сделать нельзя, сиди смирно! Воин всегда знает, когда надо действовать и когда надо затаиться!
— Но разве ты не слышал этого стона? Человек мучается возле нас!
— Ну и что же? Бледнолицые всегда стонут, и страдание всегда вырывает у них вопли.
— Так ты думаешь, что это бледнолицый, может быть, кто-нибудь из наших? Если я еще раз услышу стон, я не выдержу!
— Зачем вести себя как скво? Что такое несколько стонов? Индеец никогда не издает ни стона, ни жалоб на тропе войны!