Сатирические очерки
Шрифт:
– Учитесь писать грамотно.
– Глупости! Не все ли равно, как писать вино,через в или через е? Разве от этого вино перестает быть вином?
– Изучайте латынь.
– Священником я не собираюсь стать, и мессу мне не придется служить.
– Ну, тогда греческий…
– К чему, раз меня все равно никто не поймет!
– Обратитесь к математике!
– Складывать и вычитать я уже умею, а этого вполне достаточно, чтобы свести свои счеты.
– Изучайте физику. Она вас научит познавать явления природы.
– Вам нужны еще какие-нибудь явления, кроме тех, которые можно наблюдать ежедневно?
– А естествознание? Ботаника познакомит вас с различными растениями.
– Разве я похож на составителя гербария? Растения, годные в пищу, мне подадут на стол уже сваренными.
– Зоология научит вас различать животных и их…
– Ах, если б вы знали, сколько скотов я вижу кругом!
– Минералогия даст вам представление о металлах и…
– Пока она не научит меня раздобывать звонкий металл, я
– Изучайте географию.
– Ах, оставьте! Если завтра мне придется отправиться в путешествие, мне понадобятся деньги, а не география. А о дороге и пункте назначения пусть позаботится кучер почтовой кареты – это его обязанность.
– А языки?
– Я не собираюсь стать переводчиком. А если доведется побывать за границей, то с деньгами меня всякий поймет: ведь деньги – это международный язык.
– Гуманитарные науки, художественная литература…
– Из всякой писанины признаю только векселя. Все остальное – ерунда.
– Хотя бы немного риторики и поэтики!
– Вот, вот, еще и сочинительством заняться! Как будто бы я создан для риторических упражнений! А если речь идет о комедиях, то мне их не писать: в переводе с французского их представят мне на сцене.
– История…
– У меня и так голова пухнет от всяких историй.
– Но вы узнаете о том, что делали люди…
– Замолчите, ради бога! Кто вам сказал, что в историях есть хоть капля истины? Хорошо, если человек не видит того, что творится у него в доме, а вы говорите…
В конце концов они завершили беседу так:
– Послушайте, – сказал первый, – перестаньте морочить мне голову. У меня имеется майорат, а знания – это для тех, кто не знает, где найти себе пристанище.
– Послушайте, – сказал другой, – мой дядюшка – генерал, и уже в пятнадцать лет я получил эполеты. Со временем я получу и другие и еще кое-что, не очень-то себя утруждая. Невелика наука – носить кортик на боку и мундир на плечах…
– Послушайте, – сказал третий, – у меня в семье никто не учился, ибо людям голубой крови не пристало быть врачами, или адвокатами, или работать подобно простолюдинам… Вы мне скажете, что сеньор такой-то получил высокое назначение за свою ученость и знания, – в добрый час! Каково его происхождение? Почему он обратился к наукам? Нет, я не намерен так опускаться…
– Послушайте, – вмешался четвертый. – Я, правда, не очень богат, но кое-что у меня водится. Мне уже удалось разжитьсярентой благодаря стараниям моей мамаши. Найдется у меня всегда какой-нибудь друг, а у него – какое ни на есть тепленькое местечко. А для того чтобы служить чиновником, не требуется быть профессором Алькалы или Саламанки. [94]
94
В те времена в Алькале де Энарес, близ Мадрида, и в Саламанке находились крупнейшие испанские университеты.
Благословен господь, Андрес; благословен господь, столь милосердно просветивший нас на этот счет. Таковы-то основания, на которых покоится наше нежелание учиться; от нежелания учиться проистекает невежество, от невежества – равнодушие и отвращение к книгам, а все это вместе взятое приносит нашей отчизне столько славы, пользы и, главное, покоя!
– Ну, разве не достойна сожаления, – сказал мне один батуэк несколько дней назад, – невероятная мешанина бумаг, вращающихся и обращающихся в странах цивилизованных, как они сами себя величают? Бог ты мой! Такое извержение болтовни, хаос слов, море бумаг, поток книг, что уму непостижимо, откуда набраться перьев, чтобы все это написать, и цифр, чтобы все подсчитать, типографий – все напечатать, и терпения – все прочитать! И этим живет бесчисленное множество людей, не знающих иной службы или дохода, кроме профессии литераторов! Подавай им науки и искусство, а все это оборачивается прогрессом и всякими открытиями! О шумливый и болтливый век! Судите сами, есть ли во всем этом хоть какие-нибудь выгоды!
Нет, в этом отношении у нас, Андрес, так много преимуществ перед другими! Так пусть же умирают в нищете дурные авторы в нашей стране; я говорю «дурные», потому что хороших здесь нет; [95] и, что еще интереснее, – то, что точно так же умирали и хорошие писатели, когда она были, и снова будут умирать, когда они вновь появятся. Ибо здесь простодушные умы не наживаются на том, что читают богатые умники. И нет здесь иного, сколько-нибудь основательного тщеславия, кроме того, которое подсказывают авторам их желудки: из опасения, что авторы возгордятся, их никто не хвалит и не кормит. О христианская идея! Здесь никто не добивается благосостояния литературой, а книгам и газетам не приходится конкурировать друг с другом. Хорошие пьесы здесь ставят лишь изредка, от случая к случаю, потому только, что их мало. А плохие здесь не освистывают, но и не оплачивают, из боязни, что каждый день начнут появляться хорошие. Мы здесь столь хорошо воспитаны и нам так нравится гостеприимство, что опустошаем карманы ради иностранцев. О бескорыстие! Здесь плохо обращаются с дурными актерами, а еще хуже – с хорошими, чтобы они не возгордились. О тяга к самоуничижению! Им не выплачивают даже то, что положено, чтобы они не пресыщались. О милосердие! Ведь при этом от них требуют, чтобы они были хорошими. О снисходительность! Здесь
95
В этих общих рассуждениях мы не принимаем в расчет нескольких образованных юношей, немногих самобытных поэтов, одного-двух выдающихся деятелей, которые силятся избавиться от позора, покрывающего нас всех, и выделяются среди всеобщего упадка, светясь, подобно крохотным светлячкам, во мраке темной ночи. Что значат эти немногие исключения? Как бы много чести не давало им подобное поведение, каких бы похвал они ни заслуживали, их небольшое число недостаточно для опровержения печальной общей истины, полностью нас подавляющей.
Еще менее мы хотели бы забыть в наших выпусках, каких похвал и благодарности заслуживает с нашей стороны просвещенное правительство, нами управляющее и столь содействующее решительному процветанию и просвещению страны. Наоборот, всем должно быть ясно наше стремление способствовать успеху его благостных замыслов нашими слабыми силами. Но разве можно уничтожить в один день порок, бытующий столько лет и даже веков? Разве способно и в силах даже наилучшее правительство сломить, не обессилев при этом, так быстро и столь много препятствий, которые ставят на его пути беззаботность в отношении воспитания, порочность мыслей и, наконец, множество других обстоятельств, перечислять которые не входит в наши намерения, но которые усугубляют зло? Наши недуги, возможно, нуждаются в длительном лечении. Будем же надеяться, что в один прекрасный день мы увидим, как усилия правительства приведут к победе, а пока согласуем свои усилия с его усилиями. (Прим, автора.)
96
Майорат– родовое дворянское поместье, которое передавалось из поколения в поколение старшему сыну, наследующему родовой титул.
О счастливая эра, счастливые времена! Продолжайтесь же вечно, и пусть литература никогда не встречает более значительной поддержки; [97] пусть никогда не сочиняют у нас пьес, не выпускают газет, не публикуют книг; пусть никто после окончания школы не читает и ничего не пишет.
Ты, Андрес, правда, можешь сказать мне, сославшись на многочисленные афиши, которые развешаны повсюду, что у нас все же пишут и читают. Но я попрошу указать мне хотя бы три хорошие книги, вышедшие за последнее время у нас в стране. На остальные же не стоит и внимания обращать, ибо они подобны водопаду, где вода не лучше и не обильнее от того, что он производит много шума; а шумиха вокруг этих книг не что иное, как ужасающий грохот знаменитых сукновален Ламанчского идальго. [98] Видимости много, а на деле – капля мутной водички. Нельзя же в конце концов считать писателем того, кто ставит палочки на уроках чистописания.
97
Повторим мысли, высказанные в первом примечании. Мы могли бы назвать одного-двух превосходных лиц друзьями литературы и искусства и меценатами; мы бы с удовольствием это и сделали, если бы не боялись оскорбить их скромность. Но если этого достаточно Для доказательства наличия покровителей, то этого мало, чтобы убедиться в покровительстве. Воздадим же богу – богово, а кесарю – кесарево. (Прим. автора.)
98
Намек на одно из приключений Дон Кихота с сукновальными станками (см. роман Сервантеса «Дон Кихот Ламанчский», ч. I, гл. XX).
Вот почему, когда я выдвигал свой тезис, я имел в виду не то, что у нас вообще не пишут, а то, что не пишут хорошо. Я вовсе не отрицаю, что бумагомарание – грех нашей эпохи, грех, которого бог никому и никогда не прощает. Я не только не смею отрицать печальную истину, что не проходит и дня без того, чтобы не появилась хоть одна плохая книга, но, наоборот, признавая это, огорчаюсь и испытываю настоящие страдания, как если бы я сам написал эти книги. Но вся эта мешанина и спешка, в которой издаются книги, может быть, как известно, сведена к сотне мрачных и меланхоличных романов и ни в коем случае не свидетельствует о наличии у нас национальной литературы. Да и откуда же ей быть там, где почти всё, если не всё, что публикуется, – переводы. А тот, кто только переводит, – еще не писатель, как еще не художник тот, кто набрасывает рисунок на ткани или переводит чужой рисунок, осветив его через стекло. Это столь неоспоримая истина, что солгать на этот счет и сказать что-нибудь иное меня не сможет заставить даже целая толпа этих писак, к которым вполне применимы терцины Рей де Артьеды: [99]
99
Рей де Артъеда,Андрес (1549–1613) – испанский поэт и драматург эпохи Возрождения.