Сатирические очерки
Шрифт:
Это не могло целиком укрыться и от самого графа Торено, так как он неоднократно подчеркивал, что ограничивается исполнением лишь своих непосредственных обязанностей. Но подобная тактика немыслима: общие проблемы были слишком угрожающими и заставляли его каждый раз затыкать брешь, помогая сопернику, коллегой которого он имел глупость стать.
Несмотря на затруднения, связанные с таким ложным положением, он долгое время сохранял свой престиж и был известен более как человек, которому предстояло сменить Мартинеса, чем в качестве его коллеги. Это был, повидимому, исключительный момент в жизни государственного деятеля: будучи министром, он все еще оставался в оппозиции. На нем сходились одновременно надежды двора, парламента и прессы. Вся страна возвышала голос только для похвал его искусству и способностям. Таким образом, ему надлежало осуществить свое 18 брюмера. [74] Обстоятельства были благоприятными, но он ими не воспользовался. Баловень судьбы обнаружил пренебрежение к ее милостям, и она наказала его, лишив своей благосклонности.
74
18 брюмера (9 ноября) 1799 г. Наполеон Бонапарт совершил государственный переворот и сосредоточил в своих руках всю полноту власти.
Когда в июне он взял в свои руки бразды правления, Испания уже увидела в этом только смену имен, а не
75
Мендисабаль,Хуан Альварес-и-(1790–1853) – банкир, один из руководителей леволиберальной партии «прогрессистов»; возглавляя в 1835–1836 гг. правительство, осуществил ряд реформ, в том числе отчуждение значительной части монастырских земель, что облегчило развитие капиталистических отношений в Испании, но не принесло никаких реальных выгод народным массам.
И все же судьба прежде, чем окончательно повернуться спиной к своему любимцу, дала ему последнее доказательство своей благосклонности: едва новое правительство приступило к делу, как умер Сумалакарреги [76] (25 июня). Было бы несправедливостью отрицать за этим событием значение, которое лишь мадридское правительство по глупости могло не понимать. Сумалакарреги, который в свое время лишь из-за недостаточной предусмотрительности Сарко дель Валье [77] оказался на стороне претендента, являлся душой мятежа. И если бы сумели воспользоваться его смертью, борьба была бы завершена.
76
Сумалакарреги,Томас (1788–1835) – полковник, принимавший участие в войне за независимость; позднее возглавил карлистские войска и умер от раны во время осады нардистами Бильбао.
77
Сарко дель Балье,Антонио-Рамон (1789–1863) – генерал, активный участник войны за независимость, в 1823–1833 гг. был в отставке; в правительстве Мартинеса де ла Роса – военный министр; в 1835 г. – генеральный инспектор Северной армии, боровшейся против карлистов.
Этому событию, которым ни одна партия не сумела воспользоваться, предшествовала просьба об интервенции, которую вслед за Мартинесом повторил Торено: шаг, который у одних вызывал крайнее неодобрение, а другим казался единственным якорем спасения. Граф Торено не мог не понимать, что это было его единственной надеждой, и отказ французского правительства, для него неожиданный, тем более раздражил его, что без интервенции его правительство не могло удержаться у власти. Не получив этой единственной поддержки, он лишился присутствия духа и стремился лишь подготовить себе почетную отставку. Но это дает нам повод высказать свои соображения. Даже если бы граф Торено избрал роль трибуна, даже если бы он раньше взял в руки управление государством, даже если бы он порвал с правительством Мартинеса, даже если бы получил поддержку в виде интервенции, все равно его правление было бы кратковременным Граф Торено – не революционный деятель; в нем слишком много скептицизма, но зато не хватает честолюбия не честолюбия, которое сожгло храм в Эфесе, а того благородного честолюбия, которое столь необходимо государственному деятелю и является славной добродетелью человека высокого общественного положения. Это честолюбие Юлия Цезаря, который на Фарсальских полях разбил римский патрициат; честолюбие Ришелье, который увлек с собой в могилу французскую аристократию и который, умирая, оставил трон и народ в разгаре открытой борьбы; Наполеона, который возвел народ на престол и привил демократию всей Европе. [78] Это честолюбие, которое строит обширные планы, которое имеет грандиозные цели и венчает свое дело энергией и настойчивостью. Честолюбие – огромный костер жизни, но ни единой искорки его не было в графе Торено. Лишенный твердых убеждений, единственного источника гражданских добродетелей, он не примыкал ни к каким определенным принципам, не верил ни в какую политику. Для него всегда важнее было быть светским человеком, чем политическим деятелем. И потерять власть для него не было большим огорчением, поскольку из-под ее обломков он получил возможность спасти жизненные удобства и сохранить сибаритское изящество, которое руководит всеми его наклонностями. Если он и превосходит Мартинеса де ла Роса своими способностями, от этого он не стал лучшим министром революции. Равнодушие сделало его неосторожным в выборе государственных чиновников, и как распорядитель финансов, как администратор, как правитель он оказался в равной мере несостоятельным. Граф Торено был только одним из первых ораторов Палаты: его красноречие не походит на ораторскую речь Мартинеса де ла Роса или Гальяно. Более хитроумный, чем красноречивый в строгом смысле этого слова, он скорее спорит, чем убеждает; уличает больше, чем поясняет. Его речь бывает то изящной и сжатой, то остроумной и многословной. Он прекрасно владеет собой и говорит всегда только то, что хочет сказать. Если его подзадорить, он становится едким и язвительным; когда он раздражен, его язык превращается в кинжал. Никто лучше его не знает, до какой степени можно рассчитывать на терпение слушателей, предубежденных против него, и на последней сессии он умело соединял свои саркастические инстинкты с притворной покорностью и робостью, которые способны обезоружить самого серьезного противника.
78
Ларра осуждает здесь пустое тщеславие, способное лишь принести вред народу, и прославляет «благородное честолюбие», толкающее на значительные дела и имеющее целью в конечном счете общее благо. Поэтому Герострату, эфесскому пастуху, который, согласно античному преданию, стремясь добиться любой ценой славы, поджег храм Дианы в Эфесе, Ларра противопоставляет Юлия Цезаря, в 48 г. до н. э. разбившего на Фарсальских полях Помпея. В Юлии Цезаре, как и в кардинале Ришелье (1585–1642), фактическом правителе Франции при Людовике XIII, и Наполеоне, Ларра видит в данном случае государственных деятелей, боровшихся за ограничение прав аристократии.
Все эти качества, однако, не принесли ему никакой пользы: они не смогли предотвратить краха, хотя и помогли отсрочить его. Мы приближаемся уже к развязке. Первый сигнал был дан в Сарагосе 6 июля: [79] народное движение было направлено
79
5–6 июляв Сарагосе народ, возмущенный помощью, которую оказывали церковники карлистам, сжег два монастыря. 22 июля были подожжены два монастыря в Реуее; аналогичное движение имело место в Таррагоне. В течение двух недель, с 25 июля по 6 августа, продолжалась борьба между народом и правительственными войсками в Барселоне. Здесь также были сожжены несколько монастырей и новая фабрика «Вапор» и был убит командовавший правительственными войсками генерал Баса. Власть в городе перешла в руки выборной хунты.
С этого момента определяется значительная роль, которую в этой революции призваны сыграть хунты; [80] их возникновение объясняется тем же правом самозащиты, тем же чувством самосохранения. «Вы не умеете нас защищать, – казалось, говорили хунты правительству, – мы отбираем у вас власть и защитим себя сами. Мятежники наводняют нашу округу, стучатся в ворота наших городов. Обеспечим же сами свою безопасность». К этим справедливым требованиям присоединялся нескончаемый список перенесенных издевательств. Все хунты громко обвиняли администрацию Мартинеса и в особенности того, который должен был лучше других понимать их важность, но, казалось, глумился над общественными чаяниями, став продолжателем дела свергнутого правительства и приняв на себя ответственность за его ошибки. Какое право имел он жаловаться, когда нация потребовала его в качестве искупительной жертвы? Все хунты требовали его отставки.
80
Хунта(исп. junta) – комитет, коллегия. Подобно тому как в 1808–1809 гг. были повсеместно созданы местные хунты, возглавившие борьбу против французских интервентов, так и в 1835 г. возникли хунты на местах для организации отпора карлистам; многие хунты становятся, однако, органами власти развертывавшейся новой буржуазной революции.
Этот эпизод 1835 года – единственный в своем роде среди нынешней скуки – сделал очевидным два факта: во-первых, поскольку в момент этого кризиса провинции не отделились от столицы, стране, которая среди стольких опасностей сумела спасти национальное единство, нечего уже опасаться политического федерализма. Во-вторых, это великое движение не породило на свет ни одного нового деятеля, и из недр этих бурь не вышел ни один человек, именем которого можно было бы их назвать. Следует ли поэтому отчаиваться в оценке испанской революции? Наоборот, именно этот факт и является доказательством, что, не будучи вотчиной одного человека, революция является вотчиной всех: ее невозможно убить в одном человеке. Она находится в зародышевом состоянии – такова первая фаза всяких социальных перемен. Вначале надо получить ясное представление об общественных бедах, а затем их уничтожать. Затем начинается борьба, но еще глухая, неопределенная, без плана, без системы; тысячи безвестных солдат существуют задолго до появления генерала, который их возглавит.
Испанская революция находится на первой ступени; она как бы носится в воздухе, мы ее вдыхаем, мы ее ощущаем. Но она еще расплывчата и не облеклась в какие-нибудь определенные формы. Между тем она требует подходящей формы. Это душа, ищущая тело, в которое она могла бы вдохнуть жизнь. Она еще не нашла его, но найдет. Люди Королевского статута, оппозиция, так же как и власти, являлись до сих пор лишь несовершенным ее олицетворением. Она стремится проявить свои черты более ярко и решительно. Трудно предвидеть все препятствия, которые ее ждут, видоизменения, которые ей суждено пережить. Но можно с уверенностью сказать, что она уже непобедима. То, что она приноравливается к обстоятельствам, развивается медленно – лишь свидетельства ее силы и жизненности. Так чего же нам беспокоиться? Наоборот, пожелаем ей доброго пути. Старинные легенды рассказывают о матери, которая двадцать дней и двадцать ночей не могла разрешиться от бремени. Но в результате этих мучительных родов на свет появился бог, [81] и ему суждено было прожить больше веков, чем число часов, которых стоило его рождение, потому что перед ним была вечность.
81
Ларра имеет в виду легенду о рождении Геркулеса (Геракла), мать которого долго не могла разрешиться от бремени.
В течение всего августа хунты никак не могли оформиться. Граф Торено попытался противостоять буре, больше, пожалуй, для того, чтобы сохранить видимость своей власти, чем в надежде успокоить эту бурю. Непрочная мнимая победа в Мадриде [82] продлила на несколько дней его фиктивное существование. Однако капитуляция городской милиции, за которой последовали антикарлистские выступления, продиктованные безумными надеждами карлистов, – эта капитуляция ни в коей мере не изменила положения дел. Провинции оставались непреклонными: от Ла Коруньи до Картахены, от Кадиса до Барселоны в народной цепи были все звенья. Власти, не пожелавшие присоединиться к этому грандиозному движению, либо были сменены, либо стали жертвами своего упрямства, и расчлененная монархия ограничилась лишь пределами территории, занимаемой двором.
82
15 августа, когда до Мадрида дошли сведения о событиях в Барселоне и в других городах Каталонии и Арагона, часть национальной милиции в Мадриде подняла восстание. Однако через день восставшие отказались от сопротивления, так как население их не поддержало.
Граф Торено хотел ответить на эти получившие широкий размах враждебные действия и угрозы поистине клеветническим манифестом, который характеризовал хунты как мятежные и объявлял об их роспуске; жалким манифестом, который в одних местах вызвал смех, а в других – довел возмущение до крайних пределов. Хунты решительно настаивали на своем, и к моменту прибытия Мендисабаля в Мадрид Полуостров оказался под беглым огнем манифестов и контрманифестов. 14 сентября Торено после правления, которое не продолжалось и ста дней, передал руководство правительством в руки Мендисабаля.