Сатирические очерки
Шрифт:
– Ах, это? Это невозможно! Невозможно!
И он добавляет мне на ухо:
– Разве вы не знаете, что автора этого проекта зовут дон Игрек?
– Это не мешает ему исправить свою ошибку.
– Но ведь он родственник сеньора…?
– Разве после того, как ошибка будет исправлена, он уже не сможет им оставаться?
– Вы, видимо, не хотите меня понять. Он – опасный враг, и я не решусь опубликовать вашу статью.
О бесконечный поток всякого рода соображений! Куда бы мы ни повернули, стремясь двигаться вперед, везде мы наталкиваемся на глухую стену. Каких похвал не заслуживает эта благородная сдержанность, эта почтительность к лицам, которые здесь, у батуэков, кое-что значат!
Встретился я с одним писателем.
– Сеньор бакалавр, как вам нравятся мои сочинения?
– Дружище, мне кажется, что от них нечего ожидать, ведь в них ничего нет.
– Всегда вы скажете что-нибудь неприятное!
– А вы никогда не говорите ничего дельного! Почему вы не предадите, например, критической анафеме некоторые произведения, которые буквально заполонили книжный рынок?
– Увы, друг мой! Авторы открыли великий секрет спасения своих произведений от критики. Предположим, они накропали книжонку. Она полна глупостей? Не имеет значения. К чему же тогда существуют посвящения? Отыскивается известное имя; это имя ставится на первой странице книжонки; указывается, что книга посвящена этому лицу (хотя никто не знает – что значит посвятить книгу, написанную одним, другому, который к этой книге не имеет никакого отношения), и с этим талисманом книга начинает свой путь, гарантированная от всяких нападок. Книги скрываются за посвящениями точно так же, как дети, которые прячутся за юбку матери, чтобы не быть высеченными отцом.
– Но почему вы не изобразите дикость наших нравов и наших…
– Да вы что, не знаете нашей страны? Выступать сатириком? Если бы чернь была достаточно глупа, чтобы понимать все
– Ну хорошо, не беритесь за труд сатирика, будьте справедливы и только. Когда пьесу исполняют отвратительно, когда в опере поют плохо, когда декорации убоги, – почему вы молчите?
– Э, тех, кто причастен к театру, лучше не затрагивать. Это сказал еще Сервантес. У них всегда найдется покровитель, и покровитель влиятельный, способный защитить их. К тому же театр – это клавиатура, в которой видна лишь поверхность: никогда не известно, кто на нее нажимает. За занавесом балаганчика и фигурками Гайфероса и мавров, под личиной маэсе Педро скрывается Хинесильо де Пасамонте, который управляет этими куклами. [105] Увы, не следует вам выступать на защиту несчастной Мелисендры и портить куклы, ибо если обезьяна ускользнет на крышу, рассеются иллюзии и куклы будут попорчены, то вам за них придется дорого расплачиваться. Эта область, таким образом, – святая святых, и пусть «коснется их лишь тот, кто в бой с Роландом выступить дерзнет». [106]
105
За занавесом балаганчика и фигурками…и т. д. – Намек на историю, описанную в «Дон Кихоте» Сервантеса (ч. И, гл. XXV, XXVI и XXVII).
106
…«коснется их лишь тот, кто в бой с Роландом выступить дерзнет»– цитата из поэмы великого итальянского поэта эпохи Возрождения Лодовико Ариосто (1474–1533) «Неистовый Роланд» (песнь XXIV).
– Но, сеньор, еще никого не повесили за то, что он обвинил того или иного актера в отсутствии таланта.
– Что уже делалось и что еще будет делаться – об этом лучше умолчать.
– Надо требовать, взывать к…
– Сеньор Мунгия, мне хотелось бы рассказать вам одну историйку, которая случилась не так давно в одном из местечек Батуэкии.
Однажды здесь устроили корриду, [107] в которой должны были выпустить молодых бычков. Вопреки обычаю, установившемуся в этих селениях, выводить бычков со связанными рогами (так должны были бы расхаживать во избежание несчастных случаев и многие другие известные мне рогачи), на этот раз решили их пустить по улицам несвязанными. Несколько юношей принялись ради шутки дразнить их плащами. И случилось так, что один из парней, похрабрее прочих, вместо того чтобы одурачить быка, сам оказался в дураках; роковая ошибка. Бык подцепил его своим изогнутым рогом за фаху, [108] и кто его знает, какие неприятности ожидали хвастунишку дальше, если бы на помощь ему не поспешили два его двоюродных братца, движимые естественным для всех нас стремлением прийти на помощь тому, кто столкнулся с рогатым скотом. Им все-таки удалось избавить его от опасности. Но так как известно, что бычки только за то и ценятся, что способны кого-нибудь подцепить, то собравшиеся посмотреть на зрелище противники хвастунишки возмутились и начали вопить, что не для того выпустили бычков на. улицы, что тот, кто не умеет сражаться с быками, пусть за это сам расплачивается, и что нечестно вмешиваться в ссору между двумя противниками ради спасения одного из них, и что наконец придя на помощь капеадору, [109] юноши поступили вероломно по отношению к быку. Говорят даже, что один из наиболее начитанных, не иначе как племянник священника, расценил этот поступок как предательство, подобное тому, которое совершил Бельтран Клакин (так его называет наш Мариана), когда, нарочито все исказив, он заявил в Монтьеле: «Я королей не свергаю, я их и не назначаю». [110] Как бы то ни было, шум нарастал, голоса становились все более грозными, появились дубинки, и неизвестно, во что превратился бы этот новоявленный Аграмантов лагерь раздора, [111] если бы посреди всеобщего смятения не явилась божественная Астрея, [112] переодетая в алькальда 10так ловко, что даже сам дьявол ее не узнал бы, Астрея с здоровенной дубинкой в руках вместо весов правосудия и без повязки на глазах, ибо хорошо известно, что тому, кто ничего не видит с открытыми глазами, не нужно их завязывать. Спорщики согласились подчиниться его решению. Стороны изложили свои доводы; этот местный Лаин Кальво [113] выслушал их, хотя удивительно, что он дал себе труд выслушать стороны до вынесения приговора (некоторые, впрочем, уверяют, что, пока спорщики болтали, алькальд преспокойно спал); в заключение, возвысив свой громовой голос, он сказал: «Сеньоры, жезлом, который у меня в руках (а была у него в руках, как мы уже указывали, здоровенная дубинка), клянусь, что я все понял, хотя и затруднился бы это объяснить. И присуждаю я обоих двоюродных братьев к штрафу в мою пользу, то бишь в пользу правосудия, представленного в моем лице; я штрафую их за то, что они лишили животное свободы действия; и объявляю, что в будущем никто не смеет вмешиваться в ход такого рода представлений и приходить на помощь какому-нибудь юноше, по крайней мере до первого удара рогами, каковой удар является неотъемлемым правом быка. Итак, с богом, сеньоры». Сие решение должно было успокоить страсти жителей селения и убедить вас. Вы меня, надеюсь, поняли, сеньор бакалавр? Я спрашиваю вас об этом, ибо если вы меня не поняли на этот раз, остерегайтесь задавать новые вопросы; Никогда уже вам меня не понять.
107
Коррида(исп. «corrida») – бой быков.
108
см. примечание 93 к предыдущему очерку.
109
Капеадор– один из участников боя быков, отвлекающий быка плащом.
110
Под именем Бельтрана Клакинав испанских народных романсах, а вслед за ними и во «Всеобщей истории Испании» известного испанского историка Хуана Марианн (1536–1624) выводится Бертран Дюгеклен (1314? – 1380), французский рыцарь, принявший участие во главе так называемых «белых отрядов» в междоусобной войне между кастильским королем Педро Жестоким и его братом Энрике де Трастамара. Заманив Педро, потерпевшего поражение при Монтьеле, к себе в палатку, «благородный» Дюгеклен, как иронически называет его К. Марко в своих «Хронологических выписках» (см. Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, т. VI, стр. 121), помог Энрике в убийстве Педро, лицемерно заявив при этом: «Я королей не свергаю, я их и не назначаю, но своему сеньору помогаю». Эти слова Дюгеклена вошли в поговорку, как свидетельство лицемерного отказа занять четкую позицию в каком-нибудь вопросе.
111
Аграмант– действующее лицо поэмы Ариосто «Неистовый Роланд», вождь сарацин, осаждавших Париж. Богиня раздоров Дискордия, рассказывает Ариосто, встав на защиту столицы Франции, вносит в лагерь сарацин смятение и раздоры.
112
Астрея– в античной
113
Лаин Кальво– легендарный Верховный кастильский судья, возглавивший в конце X в. борьбу кастильцев против мавров. По некоторым старинным народным романсам и эпической поэме «Родриго» Лаин Кальво – дед национального испанского героя Сида.
Так что избегайте первого удара рогами и не дожидайтесь второго. И поймите, что лишить нас, батуэков, возможности льстить – это значит лишить нас жизни. Необходимо довольствоваться утверждением в каждой напечатанной заметке, что пьеса была просто превосходной; что все актеры, включая и тех, кто не участвовал в представлении, превзошли самих себя (это выражение весьма многозначительно, хотя вряд ли найдется хотя одна живая душа, способная разъяснить, что оно значит); что оформление спектакля было выдающимся; что зрители единодушно вознаградили его овациями; что последняя выдумка представляет собой summum [114] человеческого познания; что здание, фонтан и монумент – это все новые чудеса света; что все прочее покоится на солиднейшем основании и самых счастливых предзнаменованиях; что мир и слава, счастье и довольство достигли апогея; что холера минует Батуэкию, описывая на своем пути остроугольные треугольники (а хорошо известно, что каждый, выписывающий при ходьбе подобные фигуры, далеко уйти не может). Выпады здесь допускаются только в тавромахии, ибо эти выпады не наносят оскорбления никому, кроме быков; можно включить также кое-какой анализ последней книжки, не очень точно пересказав содержание какого-нибудь анакреонтического стихотворения, [115] в которой Филлиде высказывают парочку немного двусмысленных, но приятных пустяков; да еще какого-нибудь сонетика, написанного на случай (этого рода произведения, как и всякий плод, нравятся лишь когда они поспели во время). А об остальных темах – молчок. Ибо новости не для того существуют, чтобы их сообщать; политика – растение чужеродное для нашей страны; мнение высказывают только глупцы, осмеливающиеся иметь свое собственное мнение; а истина находится в положенном ей месте. К тому же язык нам дан для того, чтобы молчать, точно так же как предоставлены нам свобода воли для того только, чтобы потрафлять вкусам других, глаза – для того, чтобы видеть лишь то, что нам желают показать, слух – для того лишь, чтобы услышать то, что нам пожелают сказать, а ноги – для того, чтобы шагать туда, куда нас ведут.
114
Высший, величайший итог (лат.).
115
Анакреонтическое стихотворение(от имени греческого поэта Анакреонта, 560–478 гг. до н. э.) – стихотворение, прославляющее любовь и чувственные наслаждения.
И я знаком, сеньор бакалавр, с человеком, возражавшим одному из тех, которые расхваливают нынешнее наше блаженное состояние; и выставлял он при этом вполне очевидные и ясные доводы, каждый раз повторяя: «Значит, у нас все хорошо?» На это ему было отвечено так, как ответил Боссюэ [116] горбуну: «Для нас, батуэков, друг мой, лучше и не может быть».
Вот так-то и получилось, Андрес, что батуэки, которым давняя привычка к молчанию парализовала язык, оказываются неспособными даже приветствовать друг друга при встрече, простодушно и малодушно опасаются собственной тени, когда вдруг видят ее на стене, отказываются рассуждать даже наедине с самим собой, чтобы не нажить врагов, и кончают тем, что умирают именно от страха умереть, что является самым жалким видом смерти. Совсем так, как случилось с одним больным, которому врач-бруссист [117] запретил принимать пищу, ибо, как этот врач утверждал, в случае если больной поест, ему угрожает гибель. Через некоторое время больной, следовавший установленному диетическому режиму, умер от голода.
116
Боссюэ,Жан-Бенин (1627–1704) – известный церковный оратор и реакционный политический мыслитель Франции.
117
Врач-бруссист– сторонник ложной методики лечения болезней, разработанной французским врачом Фердинандом Бруссе (1772–1838).
Впрочем, дорогой Андрес, признаюсь тебе, что молчание влечет за собой много выгод, и в доказательство сошлюсь лишь, не приводя многих примеров, на опасные последствия и длинный хвост событий (этот хвост более похож на бумажку, ради шутки прикрепляемую к спине человека, чем на хвост), к которым привели слова, произнесенные на заре человечества, а именно слова, которые высказал Еве змий по поводу истории с яблоком. Это было первое испытание, когда слова уже начали проявлять свои опасные свойства и обнаруживать, для чего они понадобятся в этом мире. Если бы не было языка, что сталось бы, Андрес, со сплетниками, столь зловредной язвой любого упорядоченного государства? Что сталось бы с адвокатами? Без языка не существовало бы и лжи, не понадобилось бы изобретать кляп, никто не ввел бы нас в искушение согрешить, нашептывая что-нибудь нам на ухо, не было бы болтунов и бакалавров, которые, как известно, подобно червями моли, разъедают любой порядок. Все это, как я полагаю, убедило тебя еще в одном преимуществе, которым обладают батуэки перед остальным человечеством, батуэки, которым столь присуще чувство страха, то бишь осторожности, чувство, заставляющее их хранить молчание. Я скажу тебе даже больше: по-моему, только тогда они достигнут вершины блаженства, когда перестанут говорить то малое, что они еще осмеливаются сказать. Хотя уже сейчас их разговоры столь легковесны, что походят на легкое, прерывистое дуновение ветерка, шелестящего листвой в ветвях кипариса на обширном кладбище. Только прекратив совсем разговоры, они вкусят сладость вечного кладбищенского покоя. А для того, чтобы ты убедился, что не только бог относится неодобрительно к излишним разговорам, как это было доказано выше, сошлюсь еще на один авторитет, напомнив тебе о знаменитом греческом философе (нечего тебе махать руками, услышав про философа!), который в течение пяти лет обучал своих учеников молчанию, прежде чем начал обучать чему-либо иному, это была прекрасная идея, и именно эту учебную дисциплину стоило бы ввести. Из чего я заключаю, уже утомившись, что каждый батуэк – это Платон, и мне кажется, что здесь не так уж преувеличил твой друг бакалавр.
P. S.Я забыл рассказать тебе, что когда я в последний раз уезжал из Батуэкии, распространился слух, будто бы батуэки заговорили. Бедные батуэки! И они сами поверили в это!
Приверженец кастильской старины [118]
Я переживаю теперь тот возраст, когда не очень хочется нарушать заведенный с давнего времени жизненный распорядок. У меня есть основания испытывать отвращение ко всякого рода переменам, ибо стоит мне только оставить родные пенаты и нарушить принятую систему, как вслед за обманутыми ожиданиями приходит самое искреннее раскаяние. Усвоив, однако, от наших предков кое-какие правила старинного этикета, которого они в свое время придерживались, я вынужден принимать иногда приглашения, ибо отказ от некоторых из них мог бы показаться грубостью или по меньшей мере напускным и нелепым жеманством.
118
Очерк впервые опубликован в № 8 «Простодушного болтуна» (декабрь 1832 г.). Ларра, пламенный патриот, резко ополчается в этом очерке против так называемого «испанизма», то есть ложного, официального патриотизма, ведшего к возвеличению и освящению всего самого темного и косного в испанской действительности.
Несколько дней тому назад я бродил по улицам в поисках материала для моих будущих статей, Погруженный в свои мысли, я несколько раз ловил себя на том, что простодушно улыбаюсь собственным мыслям, машинально шевелю губами, и только столкновение с кем-нибудь из прохожих напоминало мне время от времени о том, что разгуливать по мадридским мостовым дело не очень подходящее для поэтов и философов. Иронические улыбки и жесты удивления, которыми не раз провожали меня прохожие, наводили на мысль о том, что монологи не должны произноситься публично. Не раз, огибая угол, я сталкивался с людьми, которые были так же рассеянны и так же спешили, как и я, и понял при этом, что люди рассеянные не относятся к числу эластичных тел, а столкновение с ними мало приятно и весьма чувствительно. Что же должен был почувствовать я, когда чья-то рука (что это была рука, я понял уже после) вывела меня из этого состояния, нанеся мне страшной силы удар по плечу, которое, к несчастью, вовсе не было похоже на мощные плечи Атланта. [119]
119
Плечи Атланта. – Атлант(иначе Атлас) – в греческой мифологии один из титанов (см. примечание 13 к 2-й части очерка «1830–1836 годы»), осужденный Зевсом на то, чтобы вечно поддерживать головой и руками небесный свод.