Сатирические очерки
Шрифт:
Надеемся, что читатель простит нас, если в заключение этой статьи мы признаемся ему в том, что поводом для ее написания послужило одно из обычных обвинений в наш адрес: нашлись люди, которые считают, что только всепоглощающая страстьк критике водит нашим пером. Мы не претендуем на звание общепризнанных писателей, для этого у нас, к сожалению, нет никаких оснований, но, считая себя по праву писателем-сатириком (этого качества мы за собой не можем и не хотим отрицать), мы решились выступить в защиту тех, кого обвиняют в прирожденной злобности. Не знаю, насколько мы преуспели в этой защите, но лишний раз изложить свое credo [442] было совершенно необходимо, тем более что повод для высказывания на эту тему был основательным.
442
«Верую» (лат.)–
Мы – сатирики, потому что намерены критиковать злоупотребления, потому что хотели бы в меру наших слабых сил способствовать совершенствованию того общества, к которому имеем честь принадлежать. Хорошо представляя себе, что является для нас дозволенным и что запретным, мы постоянно изучаем нравы нашей эпохи и пишем по вполне ясному плану: у нас вовсе нет необузданной страсти критиковать все и вся без разбора; нам совсем не безразлично, какое мнение может сложиться у соотечественников о нашем характере.
Среди постоянных огорчений и бесконечных опасностей, на которые нас осуждает нами же самими наложенная на себя тяжелая обязанность (мы готовы мужественно перенести все опасности, с нею связанные), худшим является сознание того, что мы не должны никого щадить в своей сатире и критике; мы не ищем ссоры, но и не избегаем ее, однако мы всячески будем стараться избегать, как и до сих пор, каких-либо личных выпадов, инвектив, недостойных высокого звания писателя, недостойных человека вообще, мы будем избегать всякого вмешательства в личную жизнь, если она не представляет общественного значения.
Пусть теперь судят нас читатели, мы не боимся отравленных стрел, которые свистят вокруг нас. Зло и отрава именно в них, а не в нашей деятельности.
Вымогатели,
или Поединок и смертная казнь [443]
Сегодня должен быть казнен посредством гарроты… Игнасио Аргумапьес, осужденный за убийство Грегорио Кане 7 марта сего года…
443
Очерк опубликован впервые в газете «Испанец» 19 апреля 1836 г.
Общество вынуждено защищать себя точно так же, как и отдельная личность, которой грозит опасность; на этой истине основано определение нарушения закона и статьи преступления; на нее же опирается право, присваиваемое себе обществом, объявлять поступки преступлениями и определять за них наказания. Но признавая в том или ином действии нарушение закона или преступление, считая себя оскорбленным этим действием, общество стремится не карать, а обезопасить себя. Поэтому цель его – не столько просто наказать, сколько предостеречь примером. В конце концов задача заключается и том, чтобы уничтожить преступление, а не преступника, в том, чтобы уничтожить возможность нового правонарушения, а не самого правонарушителя. Цель наказания не в том, чтобы просто чинить расправу, а в том, чтобы усовершенствовать общество. Каким же правом пользуется общество, осуществляя свою защиту? Это – право сильного. Поймав подозреваемого в нарушении закона, оно обязано, прежде чем наказывать, проверить факт нарушения, убедиться в нем и убедить в этом самого нарушителя. С этой целью общество начинает с того, что лишает подозреваемого свободы, то есть е серьезного, во неизбежного зла. Предварительное заключение – это физическая дань, которую должен платить каждый гражданин, когда, по несчастью, это его коснется. Общество, напротив, имеет обязанность возможно более облегчить эту дань, сократить ее до крайне необходимых сроков, ибо, как только истекает этот срок, заключение становится наказанием и, что хуже всего, наказанием незаконным и сомнительным, имея в виду, что оно не является результатом суда и приговора. В промежуток времени, который протекает с того момента, когда предъявляется обвинение или высказывается подозрение, до подтверждения факта преступления, общество имеет не право, но обязанность задержать обвиняемого. И раз предполагается, что оно налагает эту физическую дань во имя собственного блага, значит, именно оно обязано сделать таким образом, чтобы предварительное заключение не стало для обвиняемого,
Отсюда вытекает священная обязанность общества иметь хорошие дома заключения, благоустроенные и под хорошим присмотром, и еще более святой долг – не задерживать обвиняемого в них дольше, чем это совершенно необходимо. Любой из наших читателей, которому довелось побывать в тюрьме, что могло, конечно, с ним случиться, если он хоть немного причастен к либерализму, имел возможность убедиться, что обществу, к которому мы принадлежим, отлично известны эти истины и их значение и что оно ни в чем им не противоречит. Наши тюрьмы – образцовые…
Это было в один из мартовских дней. Множество заключенных заполняло одиночки; тюремный двор оглашался шумными взрывами хохота (который служит возмещением за несчастье или только обманчивой маской, скрывающей угрызения совести), грязными ругательствами и проклятиями, в которых проявляется бессилие, а также сатирическими куплетами нелепых песен, в которых находит свое выражение преступное и бесстыдное веселье. Внимание собравшихся во дворе групп поглощала игра, пища для праздных и алчных сердец, источник жарких страстей. Зловещая и таинственная развязка картежной игры кажется более чем где бы то ни было привлекательной именно в тюрьме, где на участь заключенных такое влияние оказывает то, что обычно называют судьбой.Игра эта оказывается символом тайны решения и неопределенности истины, которую человек ищет без устали с момента, когда он появляется на сеет, и до поры, когда он превращается в ничто.
В те дни в этой тюрьме находились два человека: Игнасио Аргуманьес и Грегорио Кане. Люди могут жить только в обществе, и с момента, когда общество, к которому они принадлежали, стремится оттолкнуть их от себя, они с легкостью образуют новое, со своими законами, неписаными, но нередко начертанными на челе слабого рукою более сильного. Именно так и происходит в тюрьме. И у них есть на то полное право. С того момента, как общество лишает своих членов всех благ; с момента, как, забывая о защите, которой общество им обязано, оно оставляет их на волю деспота-надсмотрщика; с момента, как арестант, едва перешагнув порог тюрьмы, видит себя оскорбляемым, притесняемым, обворованным теми, кому предстоит стать его товарищами, а жалобы его не выходят за пределы этой тесной ограды, – с этого момента заключенный восклицает: «Я отвергнут обществом; с сегодняшнего дня для меня законом является моя сила или та, сила, которую я приобрету здесь».Таковы последствия тюремного беззакония. По какому праву общество требует чего-либо от заключенных, которых оно лишает своей защиты? По какому праву общество продолжает считать себя их судьей, когда преступления совершены здесь, на этой каторге, именно потому, что общество их покинуло?
Но два человека находились там, два вымогателя. Два существа, которые считали себя вправе предписывать законы остальным и получать пиратскую добычу от игры своих товарищей; два человека, которые собирали дань. Однажды эти двое переругались между собой, и один из них был брошен в одиночную камеру надзирателем, деем тамошней колонии. [444] По выходе наказанный счел несправедливым, что в его отсутствие компаньон единолично взимал дань, и потребовал своей доли доходов. Один вымогатель возымел желание лишить доходного занятия другого вымогателя; этот последний встал на защиту своего права и вытащил из кармана две навахи. «Ты хочешь своей доли? – сказал он. – Что ж, завоюй ее». Вот он – человек, стоящий вне общества, человек первобытный, который защищает свои права собственными руками!
444
Дей– титул мусульманского правителя Алжира.
День близился к концу, и заключенные перешли в соседний двор, где они ежедневно пели гимн пресвятой деве, столь внушительно звучащий на воле, но бесстыдный и издевательский в устах тех, которые, исполняя его, одновременно вполголоса его пародируют. Под звуки молитвы два человека защищают свое право, в законном поединке нападают друг на друга, и их тела сплетаются в смертельной схватке. Одному из них не суждено услышать конца гимна: проходит несколько секунд, и с последними звуками песнопения к престолу всевышнего возносится душа одного из вымогателей.