Сатурналии
Шрифт:
Евстафий
Евстафий – грек из Каппадокии, философ-платоник [74] . У Макробия он – друг и современник Флавиана (I, 6, 4) [75] , «учёнейший муж» (II, 2, 6) и знаток философии (I, 5, 13 [76] ; VII, 1, 8 [77] ).
Рассуждение Евстафия о знании Вергилием философии и астрономии, которое, должно быть, предваряло беседы второго дня Сатурналий (I, 24, 18; I, 24, 21), не сохранилось. В пятой книге он приводит примеры строк и фраз, которые Вергилий позаимствовал у Гомера (V, 2–14), сравнивая тексты двух поэтов (V, 15–17; VI), проводит параллели между Пиндаром и Вергилием (V, 17, 7–14), представляя последнего в менее выгодном свете, говорит о зависимости Вергилия не только от Гомера, но и от других греческих поэтов (V, 17, 15 – V, 22, 15). Евстафий также отмечает «долг» Цезаря по отношению к египтянам и грекам при составлении римского календаря (I, 16, 38–44). Во второй книге, когда речь заходит о питье вина и получении удовольствия от его вкуса, Евстафий ссылается на Платона, Аристотеля и Гиппократа (II, 8, 5–16), а в седьмой книге доказывает уместность рассуждений на философские темы во время трапезы (VII, 1, 5–24). Эта же книга содержит его наблюдения о порицаниях посредством острот или насмешек (VII, 2–3), а также касающиеся физиологии высказывания в поддержку его соотечественника, врача Дисария (VII, 14–16).
74
Об идентификации Евстахия см.: Glover (1901), р. 5; Jan ([ed. Macr.] 1848), р. xxix – xxx; Davies (1969), p. 9–10; Flamant (1977), p. 67–69.
75
Ad loc.: «…Флавиан и Евстафий, двое, известные [своей] дружбой».
76
Ad loc.: «…Евстафия, который является таким [знатоком] во
77
Ad loc.: «…наше поколение назвало тебя, Евстафий, единственным приверженцем философии».
Авиен
Авиен (род. ок. 400 г.) – баснописец [78] . Ему принадлежат 42 басни, посвященные Феодосию. В Сатурналиях Авиен представлен как застенчивый, добрый и остроумный юноша (VII, 3, 23 [79] ). Обладая прекрасной памятью (II, 8, 1) [80] , зная огромное количество анекдотов (II, 4–7), он стремительно вмешивается в разговор (I, 6, 3 [81] ; II, 3, 14 [82] ) или, напротив, делает тихие замечания (I, 4, 1; VI, 7, 1 [83] ). С его помощью Макробий стремится расширить тему какого-либо дискурса или же сменить предмет обсуждения (I, 5, 1–3; I, 17, 1; V, 1, 2 и 6 [84] V, 3, 16 [85] ; VII, 3, 1 [86] ). Когда в конце первого дня празднования некоторые из участников беседы намереваются порассуждать о различных аспектах творчества Вергилия, Авиен говорит, что сам не будет принимать участие в такой беседе, но, скорее, послушает, что скажут другие (I, 24, 20; VI, 7–9) [87] . Кроме того, Макробий представляет Авиена как друга Гора (I, 7, 14).
78
Об идентификации Авиена и его имени см. Приложение 2.
79
Ad loc.: «Следовательно, мой Авиен… нужно наставлять тебя с молодости, которая столь восприимчива, что [быстро] схватывает подлежащее изучению…».
80
Ad loc.: «… поднялось веселье, так как [все] восхваляли прекрасную память и прелесть остроумия Авиена…».
81
Ad loc.: «Тогда Авиен – поскольку у него было обыкновение перебивать [собеседника] – говорит…».
82
Ad loc.: «Когда Симмах еще говорил и, как казалось, многое еще намеревался сказать, Авиен, перебив его, как это обыкновенно бывает в застольных разговорах, сказал…».
83
Ad loc.: «…Претекстат, видя Авиена, нашептывающего что-то Евстафию, говорит: “Отчего бы тебе, Евстафий, не оказать поддержки застенчивому и доброму юноше Авиену и самому не объявить нам то, что он шепчет…”».
84
Ad loc. [2]: «Авиен спрашивает: “Если мы, как это необходимо, согласны в том, что Вергилий был оратором, я хочу, чтобы ты, превосходнейший из учителей, сказал мне следующее: если кто-нибудь захотел бы следовать искусству речи, то больше преуспел бы в этом благодаря Вергилию или Цицерону?”…»; [6]: «Авиен ответил: “Я хотел бы, чтобы ты со всей ясностью показал мне эти различия [в красноречии] на примере [отдельных] лиц…”».
85
Ad loc.: «Авиен сказал: “Прошу, Евстафий, продолжай исследовать все, что он извлек из Гомера”…».
86
Ad loc.: «Авиен добавил: “Всех вас, ученейшие из ученейших, кто здесь присутствует, я просил бы о том, чтобы из уважения к вам Евстафий вдохновился открыть то, что немногим ранее он сказал об остроте”…».
87
См. также Davies (1969), р. 8–9; Flamant (1977), р. 77–78.
Альбины, Цецина и Фурий
Идентификация Альбинов является сложной проблемой, а ее решение – спорным [88] . Цецину (Caecina) отождествляют с Публием Кеонием Альбином (Publius Caeonius Albinus), понтификом, о котором с уважением упоминает Иероним [89] . Поскольку имя другого персонажа, Фурия (Furius) в сочетании с именем Альбин («Furius Albinus») в Сатурналиях встречается дважды (I, 2, 16; I, 4, 1), а само имя «Furius» во многих манускриптах Сатурналий записано как «Rufius» [90] , этого персонажа отождествляют с Руфием Альбином («Rufius Albinus»), человеком, который был префектом Рима в 389–391 гг. [91] Это подтверждают несколько современных ему надписей [92] . Цецина Альбин и Фурий (Руфий) Альбин могут быть связаны с семейством Альбинов, упоминаемых Рутилием Намацианом ок. 416 г. [93] В Сатурналиях из двух Альбинов, принадлежащих, по словам Претекстата, к образованнейшим людям своего времени (VI, 1, 1), Цецина Альбин является современником Симмаха (I, 2, 15) [94] . Он – тот Альбин, который упомянут как отец Деция в Прологе при изложении Макробием беседы Постумиана и Деция о досуге и пире (I, 2, 2–3). Согласно Макробию, вклад Цецины в разговор состоит в обсуждении вопросов об исчислении гражданского дня в Риме (I, 3), изменении жертвоприношений (I, 7, 34), «медовых лакомствах» (II, 8, 3) и роскоши, преобладавшей в Риме в период Республики (III, 13). Последний вопрос далее рассматривается более подробно Фурием (III, 14, 17). И Цецина, и Фурий во исполнение своих намерений (I, 24, 19) иллюстрируют с помощью цитат зависимость Вергилия от предшествующих латинских авторов (VI, 1–5), а в седьмой книге они задают ряд вопросов физиологического и физического характера врачу Дисарию (VII, 8). В этой же книге Цецина припоминает рассказ одного авторитетного автора относительно закона понтификов о происхождении ношения кольца на безымянном пальце левой руки (VII, 13, 11–16).
88
См. Dill (1899), р. 14; Davies (1969), р. 7–8; Flamant (1977), р. 58–65.
89
См. Hier. Ер. 107, 1.
90
См. Willis (ed. Macr. [1963]), p. 8; 12 sqq.
91
См. Prosopogr., vol. 1, p. 38–39.
92
См. CIL VI, 379Ia, 379Ib, 36959; ChastaGnol (1962), p. 233–236.
93
Cm. Rut. Nam., De red. suo I, 167–176; 466–474.
94
Ad loc.: «…Аврелий Симмах и Цецина Альбин, весьма схожие… по возрасту… привычкам и увлечениям…».
Евсевий
Евсевий – греческий ритор [95] . Скорее всего, это Евсевий, бывший учеником философа Проересия, и тогда это о нем нелестно пишет Евнапий из Сард (Жизнь философов 493):
[Проересий] послал [римлянам] Евсевия, уроженца Александрии, который, кажется, очень подходил для Рима, поскольку умел льстить и заигрывать с жителями этого города. В Афинах же это смотрелось возмутительно. Посылая Евсевия, Проересий думал увеличить и свою собственную славу, потому что его ученик, в самом деле, не знал равных в хитром искусстве политических речей. Что же касается особенностей риторического дара Евсевия, то будет достаточно сказать, что он был египтянином [96] .
95
См. Davies (1969), р. 10; Flamant (1977), р. 70–71.
96
Пер. Е.В. Дарк, ?.Л. Хорькова.
В Сатурналиях Макробия Евсевий – греческий ритор; человек преклонного возраста (VII, 10, 1 [97] ), занимающий место юриста Постумиана на пиру, а затем пересказывающий ему то, что там происходило (I, 2, 7; I, 6, 2). Его речь о знании Вергилием ораторского искусства (на что имеется ссылка – I, 24, 11), возможно, является частью недостающих глав в конце фрагментарной четвертой книги, поскольку в начале пятой книги он говорит о стилях ораторского мастерства. В седьмой книге Евсевий обсуждает с врачом Дисарием обстоятельства, сопутствующие старению (VII, 10).
97
Ad loc.: «Следовательно, – вступает Евсевий, – придется мне с тобой вести беседу, Дисарий, о [том] возрасте, в дверь которого мы оба почти
Евангел
Евангел – критик [98] . Вместе с Дисарием и Гором он приходит к Претекстату уже после того, как собрались другие гости. Он описан как нескромный молодой человек, бестактный и шокирующий присутствующих, не выбирающий выражений (I, 11, 2 [99] ). Обнаружив себя в большой компании, участники которой встретили его приход с «хмурым выражением лица» (I, 7, 2 [100] ), он неучтиво приветствует Претекстата, но смягчается, когда Претекстат приглашает его и его спутников принять участие в торжестве. Однако большинство присутствующих дают понять, что «прибытие Евангела мешает хорошему проведению досуга и мало соответствует их мирному собранию».
98
См. Glover (1901), р. 175; Davies (1969), р. 11–13; Flamant (1977), р. 74–75.
99
Ad loc.: «…все ужаснулись [словам Евангела…]».
100
Ad loc.: «Хмурое выражение лиц большинства сидящих являло, что прибытие Евангела мешает хорошему проведению досуга и мало приличествует мирному собранию. Ведь он был человеком язвительно-насмешливым, с дерзко-нахальной речью, наглым и пренебрегающим неприязнью, которую вызывал по отношению к себе своими словами, повсюду сеющими ненависть, так как не выбирал выражений…».
Вначале Евангел не принимает участия в беседе (I, 11, 1), но впоследствии призывает выпить вина (II, 8, 4), что для Макробия служит предлогом сослаться на замечание Платона о пользе вина за обедом и на то, что по этому поводу писали Аристотель и Гиппократ (II, 8, 5–16). В седьмой книге Евангел вмешивается в обсуждение вопроса о мозге человека, намереваясь прервать Дисария (VII, 9, 1 [101] ), а впоследствии грубо прекращает спор между Евстафием и Дисарием с насмешливой просьбой рассказать, что появилось раньше, яйцо или курица (VII, 16, 1 [102] ). Дисарий, однако, со всей серьезностью отвечает на этот вопрос, после чего Евангел опять спрашивает, отчего мясо кабана портится быстрее при лунном свете, чем при солнечном (VII, 16, 15). Его главная роль в диалоге – критиковать Вергилия и время от времени (e. g. III, 10–12; V, 2, 1) отпускать замечания, умаляющие достоинство поэта. Когда Претекстат, завершая пространное рассуждение о почитании Бога-Солнца (I, 17–23), упоминает строку из Георгик (I, 18, 23), Евангел выражает неодобрение теологическим теориям Вергилия (I, 24, 3–4); он также противится всеобщему восхищению поэтом, важном, по его мнению, лишь для детей (I, 24, 6). Согласно Евангелу, Вергилий сам сомневался в ценности Энеиды и даже распорядился в завещании сжечь ее – как предполагает Евангел, из-за страха, что его осудят по соображениям морали (например, Венера в поэме упрашивет мужа даровать броню ее внебрачному сыну), а также из-за художественных изъянов (композиция поэмы неуклюжа, используются греческие слова и иноземные выражения) (I, 14, 1–7). Однако присутствующие не согласны с этим мнением. Для них Вергилий является авторитетом в любой науке (I, 16, 12), и послеобеденная беседа в течение двух последних дней Сатурналий посвящена обсуждению достоинств Вергилия.
101
Ad loc.: «Евангел прерывает продолжающееся обсуждение и говорит: “Я [тоже] потревожу нашего Дисария, даже если он будет удовлетворять спрашивающего теми своими маленькими и подобными капелькам ответами…”».
102
Ad loc.: «Между тем Евангел, ненавистник славы греков и насмешник, говорит: “Пусть-ка они сотворят то, что среди вас отвергается как проявление болтливости. Отчего же мне [тогда] не пожелать поскорее узнать от вас, если что-нибудь в этом понимает ваша мудрость, яйцо ли прежде существовало или курица?”»
По Макробию, Евангел не был греком по происхождению, поскольку он называет Вергилия «нашим поэтом» (I, 24, 2) [103] . Нет ответа и на вопрос, был ли он христианином, хотя его имя, несомненно, напоминает христианское. Если Евангел все же был приверженцем христианской веры, он должен был бы выразить свое неприятие языческой религии [104] . Возможно, особенности характера, которыми наделил этого персонажа автор, отражают отношения Макробия к современным ему христианам [105] .
103
Ad loc.: «Между тем Евангел говорит: “…когда бывает беседа о божественном, вы стремитесь к тому, чтобы по каждому отдельно [божеству] призывать в свидетели нашего Мантуанца, а не к тому, чтобы она происходила, как думается, с обсуждением [его высказываний]”».
104
Подобное отношение просматривается в его словах к Претекстату (I, 11, 1): «При всем блеске дарования и красноречия нашего Претекстата, я не в состоянии вынести того, что он в предыдущей речи пожелал предписать ради почитания некоего бога: чтобы рабы обедали вместе с господами, как если бы, право, боги заботились о рабах, или какой-нибудь разумный человек допустил бы оскорбление своего дома столь мерзким обществом. Или теперь вот он пытается приписать Сигилляриям, которые своими глиняными фигурками доставляют забаву все еще ползающим детям, служение богопочитанию и, поскольку он считается первым из набожных людей, примешивает сюда уже кое-что и от суеверия».
105
Отношение сенаторской оппозиции к христианству во время жизни Претекстата отражено в словах Фурия Альбина (III, 14, 2: «Если мы рассудительны, мы всегда должны почитать древность»). В этой связи интересна фраза Аммиана Марцеллина, описывающего отношение императора Юлиана к деятельности Константина (Res gest. XXI, 10, 8): «Тогда же Юлиан потревожил память Константина, обличая в нем любителя новшеств и разрушителя старых законов и древних обычаев…».
Скорее всего, выбирая участников для Сатурналий, Макробий обращался за информацией к письмам Квинта Аврелия Симмаха [106] . Например, Евангела автор представляет как нарушителя спокойствия, «бестактного и шокирующего всех присутствующих» – характеристика, содержащаяся в письме Симмаха [107] , в котором Евангел именуется «беспечным» (incautus animus). Появление в Сатурналиях врача Дисария и философа Гора также, вероятно, связано с письмами Квинта Аврелия, в которых о Дисарии говорится как о человеке «дражайшем… первейшем среди обучавших врачеванию, по праву занимающем первое место» [108] , а о Горе сказано, что он «философ по жизни и первейший по учености» [109] .
106
Макробий мог просматривать письма Симмаха после их издания Квинтом Фабием Симмахом или же имел к ним непосредственный доступ еще до издания, через самого Квинта Фабия, будучи с ним в дружеских отношениях.
107
См. Symm., Ер. VI, 7.
108
См. Symm., Ер. III, 37.
109
См. Symm., Ер. II, 39: «…philosophus vita atque eruditione praecipuus…»; Idem, Ep. III, 37: «…amicissimus vir… inter professores medendi summatem iure obtinet locum…».
Анахронизм мизансцены Сатурналий
Если сопоставить биографии персонажей Сатурналий хронологически, то становится очевидным, что двое из них – комментатор Вергилия Сервий и баснописец Авиен – не могли вести беседу с Претекстатом. Сервий, будучи младшим современником Квинта Аврелия Симмаха, был слишком молод в сравнении с хозяином торжества и вряд ли мог обсуждать с ним важные вопросы [110] . Творческий расцвет Авиена приходится на первую половину V века, т. е. на то время, когда Претекстат умер [111] . Таким образом, объединение в одной мизансцене всех участников представляет собой очевидный анахронизм [112] . Макробий и сам признает, что включил в свое повествование известных людей, которые не могли встретиться вместе в реальном времени. Он пишет (I, 1, 3–5), что следует диалогам Платона, в которых беседуют Сократ, Парменид (живший намного раньше Сократа) и Тимей, тогда еще слишком юный (I, 1, 5). Однако на самом деле Макробий больше следует Цицерону, чем Платону, поскольку здесь же (I, 1, 4) он сравнивает героев произведений Цицерона (О старости, О дружбе, О природе богов, О государстве) – Котту, Лелия и Сципиона – с Претекстатом, Флавианом, Альбином, Симмахом и Евстахием.
110
Имеется одно, весьма учтивое письмо (VIII, 60) Симмаха, которое, возможно, адресовано Сервию. Если это так, то Сервий мог лишь претендовать на то, чтобы быть членом кружка Претекстата. См. Matthews (1990), р. 371 (n. 3).
111
Возможно, Авиен уже родился к концу жизни Претекстата, но, будучи ребенком, не мог с ним беседовать.
112
См. Cameron (1966), р. 29–30; Matthews (1990), р. 371–373. Подобный анахронизм можно рассматривать как традиционный литературный прием. Ср. анахронизм у Платона, о котором упоминает Макробий (см. ниже).