Саван алой розы
Шрифт:
– Я не собирался обсуждать нас – скорее, разговор пойдет о Владимире Раскатове.
Кошкину было мучительно неприятно называть этого господина мужем Светланы, даже думать об этом было неприятно. Он осторожно коснулся ее щеки и вынудил все же посмотреть ему в глаза, потому как разговор сей был серьезным:
– Было бы чудесно, Светлана, если б ты помогла мне. К примеру, подсказала, были ли у Раскатова… кхм… близкие подруги? Ведь наверняка были?
– Нет, едва ли, Володя совсем не такой, – она поморщилась и снова отвернулась.
– У всех есть темная сторона. И этот твой Володя, не
Светлана слабо мотнула головой:
– Не надо, прошу. Володя хороший человек. Не хочу, не желаю делать ему больней, чем уже сделала. Право, Степа, мне нравится все, как есть сейчас.
Может и так, но то, что есть сейчас, не нравилось Кошкину. Ему хотелось большего. Хотелось носить обручальное кольцо на пальце, называть Светлану своею с полным на то правом, хотелось проводить с нею дни и вечера не только дома, тайком, но и в театрах, в ресторанах, в парках. Идти с нею под руку и не ждать насмешку и осуждение в каждом встречном взгляде. Именно этого страстно желал Кошкин. И его обижало, что Светлане это все как будто совершенно не интересно.
– Что ж, тебе придется сделать больно или ему, или мне. По-другому не выйдет, милая, – терпеливо стал объяснять Кошкин. – И, поверь, если уж разбивать сердце, то лучше ударить сильно, но ударить один раз. А не по кусочку живой плоти сжигать на протяжении лет. Надо сделать так, чтоб он понял – отныне ты не с ним. Видишь ведь, пока ты мучаешься от жалости к нему и своей нерешительности, он все еще на что-то надеется.
– Да, но…
Господи, она ведь в самом деле его жалеет! Осознание этого вдруг взбесило Кошкина. Он перебил:
– И, потом, ты жалеешь его, но забываешь, что и мне сделала больно. Когда дала слово и не сдержала. Когда побоялась трудностей и вышла за своего плюшевого Володю, вместо того чтобы приехать ко мне в Екатеринбург, когда была так мне нужна. Боже, как ты мне была нужна тогда!
Закончив, выговорив то, что давно уж было на сердце, Кошкин хотел уж тотчас извиниться, обнять ее колени и искренне объяснить, что никогда ее не осуждал. Да только Светлана вроде бы и не обиделась. Стояла в его объятьях и чуть подрагивающими пальцами гладила его плечо. Будто успокаивала.
На правду не обижаются, а это, видимо, и была правда.
– Да, я и тебе сделала больно, – признала она покорно. – Прости, если сможешь. Никогда не хотела, чтоб ты стал таким из-за меня.
– Каким – таким? Жестоким?
«Не следовало этого всего говорить, точно не следовало, – выругал себя Кошкин. – Легче никому не стало».
Пытаясь исправиться, Кошкин поймал ее руку и поцеловал:
– Уж в этом не твоя вина – таким я всегда был, если помнишь. Служба, видишь ли, к мягкости не располагает.
Но Светлана только покачала головой, неизвестно что имея в виду. Снова убрала пылинку с его смокинга и отошла на шаг. Кошкин ждал и боялся, что ее глаза будут заплаканными, но нет. Светлана старалась казаться веселой.
– Тебе пора, должно быть, – напомнила она и улыбнулась. – И не забудь привезти мне пирожных из буфета. С лимонным кремом. Тогда я буду уверена, что ты думаешь обо мне, а не о хорошеньких
* * *
Ужинать Денис Соболев пригласил в «Палкинъ» на углу Невского и Владимирского проспектов, разумеется, в отдельный кабинет, украшенный тропическими растениями, и с отдельным столом для бильярда. А услаждали слух гостей даже не цыганки с романсами, а арфистки, наряженные в шелк и золото. Но тоже весьма хорошенькие.
Соболев приехал чуть раньше и сам с собою разыгрывал бильярдную партию. Встретил Кошкина дружески – пожал руку и предложил выбрать из винной карты что-то на свой вкус. Выглядел спокойным и расслабленным, как всякий человек, отдыхающий после трудового дня. Кошкину показалось, что Соболев даже слишком спокоен, хотя наличие дневников его мачехи у полиции должно бы его волновать хоть немного.
Нет, Воробьев решительно не прав, полагая, что этот человек выкрал тетради из комнаты Александры Васильевны. Вздор!
Но червячок сомнений все же грыз, и казаться столь же расслабленным, как Соболев, не выходило. Еще и разговор со Светланой выбил из колеи. Кошкин подумал, что в этом взвинченном состоянии ему бы лучше вовсе отказаться от спиртного сегодня. Или, по крайней мере, ограничиться легким вином, а не излюбленным шотландским виски. Остановился на том самом «Губернаторском», благо в наличии у «Палкина» оно имелось.
– Не лучший выбор, – Соболев скривил губы и, щелчком пальцев подозвав официанта, велел принести что-то французское вдобавок.
– Николай Васильевич весьма хвалил… – прокомментировал Кошкин, как будто оправдываясь. – Это ведь вино ваших родственников, неужто настолько дурно?
– Ароматное, но голова после него, как чугунная. Не советую. Моя матушка так и вовсе «Губернаторское» ненавидела. Но Николай Васильевич, разумеется, больший специалист по винной карте, нежели я или она…
Кошкин улыбнулся едкому замечанию. А Алла Соболева и впрямь не раз и не два упоминала в дневниках о своей нелюбви к «Губернаторскому». Но Кошкин больше обратил внимание на другое:
– Алла Яковлевна была всего на семь лет вас старше, – невзначай отметил он, – вы всегда называли ее матушкой?
А Соболеву замечание определенно не понравилось. Он даже от закуски оторвался, отложил приборы, будто потерял аппетит.
– Знаете уже?.. – Но, невесело вздохнув, пожал плечами и продолжил беседу тем же ровным тоном. – Нет, я не всегда называл ее так. Однако ж теплые отношения у нас были с первого дня ее появления в отцовском доме. Мы дружили. Мне было десять, ей семнадцать – а казалась она и того моложе. Моя собственная мать, первая жена отца, умерла уже давно к этому времени, а Алла стать мне матерью и не пыталась. – Он усмехнулся. – Какая из нее мать? Девчонка, наивная и совершенно простая. Такой она была. Помню, вскорости после женитьбы, отец купил новый дом – не тот, в котором мы живем нынче, а другой, гораздо меньше. Но что мне, что Алле он тогда казался огромным, настоящим дворцом: столько комнат. Даже лестница была. Помню, как мы с нею наперегонки скатывались по перилам той лестницы и играли в прятки по комнатам, покуда новую мебель не внесли… Матушкой я стал называть ее гораздо позже. Скорее, в шутку. Так и повелось.