Саван алой розы
Шрифт:
Вот только господин Воробьев все же немного странноватый. Саша неимоверно смущалась, когда он смотрел на нее вот так. А потом он еще и заговорил:
– Рад, что вы смогли поехать: здесь, в экипаже, даже как будто светлее с вами.
А когда Саша не поняла, он благостно улыбнулся и указал глазам куда-то в область ее груди. Саша снова смутилась. Уже начала краснеть, когда он объяснился:
– Я имею в виду бензол, органическое химическое соединение – это ведь структура бензола изображена на вашей брошке? Кекулле, базируясь на работах Лошмидта и других,
– Это не структура бензола, это солнце… – слабо отозвалась Саша, когда смогла произнести хоть что-то. – Здесь оно немного похоже на звезду Давида, а моя бабушка… словом, это она подарила мне брошь давным-давно.
– Солнце? – Воробьев поправил очки и кашлянул. – Вот уж не думал, простите… Однако я почти угадал. Солнце ведь тоже светит. Как и светильный газ, которым заправляют уличные фонари – а именно из светильного газа Майкл Фарадей выделил бензол в 1825 году.
Саша невольно улыбнулась. Искренне, но несмело.
– Простите, я, наверное, кажусь вам нелепым. Знаю, такие вещи редко интересуют девушек, однако я увидел у вас структуру бензола и подумал… хоть и выяснилось после, что это не бензол…
– Нет-нет, пусть это будет бензол, – Саша чуть коснулась пальцами своей броши, – уверяю, я совсем не против.
Нет, с господином Воробьевым ей определенно было не страшно. Скорее, уютно и легко, как с Деней. И ведь Кирилл Андреевич серьезен, совсем как Денис, и тоже умен.
– Как ловко вы разгадали шифр из матушкиной тетрадки! – припомнила вдруг она. – Наверное, вы и задачки щелкаете как орехи. Право, если бы не ваша любовь к химии, я бы решила, что вы математик.
– Если бы не моя любовь к химии, я и был бы математиком! – рассмеялся Воробьев.
– Отчего же предпочли химию?
– Да как же можно предпочесть химии математику? Ведь химия – это наука обо всем! Понимаете, обо всем сущем! – Господин Воробьев входил в раж, стекла очков задорно поблескивали, и он едва мог усидеть на месте. – Все окружающее нас, Александра Васильевна, это мельчайшие частицы, их называют атомами. Понимаете, все – атомы! И деревья, и мостовая, и этот экипаж! Демокрит полагал, что даже душа человеческая, и та состоит из атомов!
– Душа? Неужто!..
– Конечно! И я тоже состою из атомов, и даже, уж простите мне мою дерзость, вы! Вы тоже состоите из атомов! Более того, вероятней всего, все эти атомы были когда-то чем-то иным – быть может, горою на Кавказе или птицей в небе, и, распавшись, соединиться могли во что угодно. Могли в эту скамейку, а могли… в вас.
Саша глядела на него, активно жестикулирующего, и лишь несмело улыбалась. Уже вовсе не чувствовала никакого смущения. Да, господин Воробьев говорил невероятные вещи – о душе. Ох, слышала бы его только Юлия: позеленела бы от злости, ибо о том, что такое душа, невестка имела вполне традиционное понятие.
А Саша с удивлением поняла, что все услышанное не кажется
– Как удачно, в таком случае, соединились атомы. Мне бы не хотелось быть скамейкой.
Она улыбнулась смелее, но господин Воробьев все равно не понял.
– Если бы вы были скамейкой, вы бы этого так и не осознали, увы, – назидательно объяснил он.
– И это хорошо, – терпеливо согласилась Саша. – Однако я бы не отказалась, чтобы те атомы сложились как-то иначе, а не… словом, не в такую, как я.
– Зачем же не в такую?! По-моему, вы идеальны!
Беседа вдруг перестала быть милой. Саша снова почувствовала себя ужасно неловко, еще хуже, чем в начале поездки. Даже легкое раздражение как будто появилось. Зачем он так откровенно и грубо льстит?! Может, он вовсе не тот милый чудак, каким хочет казаться?
Саша поглядела с укоризной и молвила очевидное:
– Если бы я была идеальной, то не забыла бы передать адрес из тетрадки господину Кошкину.
– Но если бы вы не забыли передать злосчастный адрес, то мы не вели бы сейчас этот разговор…
Воробьев как будто и правда не понимал, что смутил ее.
Или же он лгал и притворялся?.. Саша поняла, что теперь полна недоверия. Даже пожалела на миг, что поехала на Васильевский остров и попала в эту ситуацию. Но отступать уж было поздно: экипаж въехал на Седьмую линию, а вскоре и показался дом №6.
Это был обыкновенный дом, вероятней всего, доходный. Однако на первом его этаже располагалась цветочная лавка. Очень небольшая, со скромной вывеской – и то разбитой наполовину. Зато под ней имелась витрина с начищенным до блеска стеклом, за которой – цветы, искусно сложенные в букеты. Растения в горшках, зелень всех видов и даже овощи.
Однако более всего внимание Саши привлекли розы, алые нежные розы. Саша почти что чувствовала их вязкий аромат. Именно такие выращивала матушка на даче…
Саша так явно разглядывала эту витрину, что господин Воробьев сам предложил:
– Думаете, стоит спросить у хозяина, кто такой этот Штраубе?
Саша слабо кивнула.
Внутри, в залитом светом помещении, все оказалось уже не так аккуратно, как на витрине. Всюду рассыпанная земля по дощатому полу, глиняные горшки, то пустые, то полные; цветы же были рядками разложены по ящикам. Нет, здесь случился не погром, как сперва предположила Саша, а, скорее, переезд.
Навстречу, из подсобного помещения, к ним вышла женщина в рабочем платье, на ходу отирая руки о передник. Невысокая, полненькая, светловолосая.
– Закрыты мы! – не очень любезно объявила она.
На двери и правда имелось объявление, но господин Воробьев предпочел его проигнорировать.
– Простите великодушно, я из полиции, – сказал Кирилл Андреевич, подав женщине карточку. – Могу я поговорить с хозяином?
– Я хозяйка, – буркнула женщина, внимательно разглядывая карточку и становясь отчего-то еще враждебнее. – Чем могу быть полезна? Только поскорее, нет у меня времени разговоры разговаривать!