Савелий Крамаров. Сын врага народа
Шрифт:
— А почему город с казино построили в горах, да еще в таких дальних, как Сьерра-Невада? — удивилась Наташа.
— Когда-то тут были многочисленные рудники. Там добывали серебро. Но ценности, если их интенсивно брать, быстро кончаются. Люди стали покидать рудники, но, чтобы им дать рабочие места и оставить здесь, конгресс, в виде исключения, разрешил открыть в Рино игорный бизнес.
Савелий играл азартно и по-крупному, словно старался испытать судьбу, поверить, что ему повезло в любви, но автоматы не знали об этом и звенели, выбрасывая из своих заделов горсти монет. Однажды на окошке, где показывался выигрыш, зажглась цифра «80». Восемьдесят монет вместе с предыдущими, отданными другими автоматами, еле уместились в специальной чаше. Савелий упорно старался проиграть и подошел к автомату, где путь к выигрышу, довольно большому, был особенно сложен. На экранчиках в случае успеха должны были появиться пять попугаев, три
Американцы — очень доброжелательные люди и радуются чужому выигрышу, как своему К Савелию подошли русские американцы, оказавшиеся в зале. Лица их сияли от радости, причиной которой была, в первую очередь, неожиданная встреча с любимым артистом. Савелий обрадовался им не меньше, чем они ему, и пригласил в ресторан. Русские оказались программистами из Пало-Альто, были среди них и пенсионеры — тоже бывшие ученые из Ленинграда. Пили водку «Абсолют». Савелий поднимал бокал с минеральной водой, и никто не сделал ему замечания, что он не поддерживает компанию, не пьет вместе с ними водку. «Обамериканились», — довольно подумал он о них. А потом все вместе пели песни и любимую песню Савелия: «А нам опять чего-то не хватает, зимою — лета, зимою — лета, зимою — лета, осенью — весны!» Но пели по-русски громко и размашисто, с особенной удалью и при этом раскованно, ничего и никого не боясь. Долго прощались, обменивались с Савелием телефонами, с самым серьезным видом, хотя знали, что никогда не позвонят ему, не позволят себе отрывать его от работы или отдыха. Просто хотели продлить встречу с ним, проявить к нему уважение. Кто-то из них преподнес Наташе букет цветов, и все захлопали, а когда Наташа и Савелий стали рядом, защелкали фотоаппаратами. «Не зря мы поехали в Рино», — подумал Савелий, и Наташа прочитала его мысли.
— Какая была хорошая встреча! — сказала Наташа.
Они допоздна бродили по ночному Рино, залитому огнем иллюминаций и реклам, и им казалось, что они находятся в сказке, и они шли молча, страшась спугнуть ее очарование. Наташа выглядела настоящей феей, доброй и красивой, которую, придя в номер, Савелий осторожно взял на руки, и она прижалась головой к его плечу.
Утром из Рино двинулся поток машин, Савелий и Наташа пристегнули ремни, сказка стала постепенно переходить в обыденную жизнь.
— Ты знаешь, почему я выиграл? — сказал Савелий.
— Не знаю. Я люблю тебя, — ответила Наташа.
— В моей жизни началась счастливая полоса. Бог посчитал, что пора и мне выделить толику счастья. Он внял моим молитвам. Я буду молиться еще больше, чтобы Он продлил наше счастье. Одно меня заботит — юбилей. Шестьдесят лет — круглая дата, не отвертишься, нельзя обижать друзей, я знаю, что они готовят специальное представление для меня, а была бы моя воля… — Савелий задумался и потом изрек: — Я не чувствую особой радости от этого праздника. Придут прекрасные люди, Я, наверное, услышу немало приятных слов. Я никому в жизни не делал зло. Но чувствую, что мне будет грустновато.
— Почему? — удивилась Наташа.
— Я многим обязан Америке. Тем, что увидел мир. Тем, что остался в творческой жизни. Даже тем, что после отъезда в Штаты меня отсняли в трех российских фильмах, в том числе в кинокартине «Настя» отличного режиссера Данелии. Я обязан здесь Марине, которая родила мне чудесного ребенка, я навечно обязан тебе, подарившей мне счастье. Но с юбилеями мне не очень везет. Десять лет тому назад я был в отказе и не мог пригласить на юбилей в ресторане «Националь» многих друзей, чтобы их не подвести. Я не удивлюсь, если тот мой юбилей снимался скрытой камерой и пленка где-то хранится в спецархиве КГБ. На этом юбилее, — тут Савелий сделал паузу, обходя внезапно остановившуюся машину, — может случиться так, что не будет моих родных. Не уверен, что сможет вырваться Витя. Не доберусь до израильских братьев, до сыновей дяди со стороны отца, до Коганов. Они стали известными скрипачами и кочуют по миру с гастролями. А для меня очень важно, чтобы они были, чтобы были все мои друзья и ты познакомилась с ними. Шестьдесят лет — это и много, и мало. Когда ты со мною, я молодею. Но моментами усталость охватывает меня, среди бела дня вдруг тянет ко сну, в темноту, в бездну. Я просыпаюсь и медленно выбираюсь из бездны. Меня спасают еще съемки. Загорается на площадке свет, и что-то вспыхивает во мне, вероятно душа… Придет на юбилей Олег Видов — мой лучший друг. Вряд ли полетит из Нью-Йорка Сичкин. Посерьезнел Боря. Предпочел эстраде кино. Не будет Евгения Александровича Евстигнеева. Я купил книгу о нем. Как освобожусь от съемок, сяду изучать. Его надо
— Вы не могли бы обслужить меня?
Метрдотель узнает популярного артиста и расплывается в улыбке:
— Конечно, вас я обслужу!
— Но я не один, — таинственно шепчет ей Моргунов, — со мною группа американских безработных, — и тут он доказывает на артистов, стоящих у входа в зал, — безработные. К тому же американские. Двое суток не ели. Пособие у них кончилось. Неудобно нам их не покормить. Я решил за свой счет, чтобы поддержать престиж страны!
— Обслужим! Непременно! — рапортует Моргунову метрдотель.
Артисты сдвигают пару столиков, вскоре метрдотель устанавливает на столах два флажка: наш и американский. Ее только удивляет, что американцы дружно заказывают украинские борщи с пампушками.
В другой раз мы с Женей выступаем на стадионе в Смоленске. Иду я к эстраде, установленной перед главной трибуной стадиона. Иду по специально проложенной для артистов резиновой дорожке. Оборачиваюсь и вижу, что за мною шествует Евгений Александрович и аккуратно сворачивает дорожку.
— Евгений Александрович! Для чего она вам? — удивляюсь я.
— Для дачи, — уверенно отвечает он, — не обеднеют. Они нам все равно недоплачивают. На трибуне аншлаг. Шесть тысяч человек, а нам платят лишь по две ставки. Используют нас за гроши!
Таким образом он выражал недовольство своей киножизнью и моей тоже. Придуривался, хотя был умнейший человек, прекрасно играл на рояле. Терпеть не мог ремесленников в искусстве. Впрочем, они его тоже недолюбливали, утверждали, что у него плохой характер. А он о своих товарищах говорил только доброе. Жаль, что его не будет на моем юбилее. А то бы отчудил что-нибудь этакое. Он мне сказал как-то перед отъездом:
— Поскорее загибайся, Крамаров. Тогда о тебе все заговорят! Вот тогда оценят! А когда я подохну, то, чего доброго, могут даже дать мне посмертно звание народного. Лучше бы при жизни дали… деньгами. Тогда я готов спокойно умереть заслуженным.
— Рано еще вам, Евгений Александрович, — говорил я, — еще не все концертные точки отработали!
— Ты прав, Крамаров, — говорит он мне, — и, как верующий, попроси своего Бога продлить мою жизнь. Ради этого я готов стать евреем! Ты только договорись. Чтобы без обмана. Попроси у Бога для меня еще пять годков жизни, и я тут же сделаю обрезание. Могу принародно, в эксклюзивной телепередаче, чтобы все видели, что я честный человек!
Жаль, Наташа, что Женя не приедет. Он рассмешил бы всю нашу компанию! Еще как! Не будет Михаила Ивановича Пуговкина. Тоже мой учитель. Мы с ним были близки, поскольку он тоже был верующим человеком, тоже прошел трудное детство. Говорят, что сейчас носит четки, перебирает их, и они его успокаивают, настраивают на раздумья о жизни. Он — своеобразный артист-рекордсмен. Снялся подряд в шести комедиях у Леонида Гайдая! Родился в Чухломе, в деревне Рамешки. Марк Бернес называл его крестьянином, не колхозником, а крестьянином, в лучшем трудовом смысле этого слова. Бабушка была церковной старостой, хотя это только мужская должность. Но она собрала деньги, открыла церковь и пригласила батюшку, а свечи во время богослужений зажигал ее внук — Миша. Он мне об этом рассказывал по секрету. Чтобы остаться в Москве у родственников, спал на полу, на подстилке, около батареи. После работы шел в клуб Каляева. Однокашники играли в очко и расшибалку, а он шел в клуб. Тут у нас много общего. И мне и ему помог случай. В театре заболел артист, и семнадцатилетнего Пуговкина выпустили на сцену. И он заболел театром. Три года занимался дикцией. По три часа в день. Как я здесь английским.