Савва Морозов: Смерть во спасение
Шрифт:
Ходынка случилась 18 мая 1896 года, а через десять дней Витте открывал на Нижегородской ярмарке и Всероссийскую промышленную выставку. Как мог ее председатель Савва Тимофеевич Морозов оставаться в Москве?
Новое летнее ландо вместе с рысаками и седловым скакуном погрузили в товарный вагон, а он церемонно поднял свою Зинулю на ступеньки особого «люкса» — несколько совмещенных купе, со своей туалетной комнатой и столовой. Председатель всероссийского купечества не хотел ударить лицом в грязь — специальный вагон для себя оборудовал, получше министерского.
Зинаида Григорьевна была в восторге: впервые такой далекий вояж совершала.
Одни длиннющие названия чего стоили! Съезжались все крупные промышленники и даже ученые. Ожидали самого Дмитрия Ивановича Менделеева, которого купечество чтило за рецепт его отличнейшей сорокаградусной водки. До изобретения петербургского профессора-химика пили кто во что горазд, лишь бы позабористее, а он сказал: нет, надо по науке пьянствовать. Милое дело.
Когда Менделеев объявился в Нижнем, его на руках от вокзала несли и потом самого чуть не упоили. Уж Савва Тимофеевич, тоже как-никак химик, вступился:
— Дорогие наши питухи! Пощадите профессора. Ему еще на съезде выступать надо.
Бывший московский и кэмбриджский студент всю свою жизнь сожалел, что слушать лекции профессора не довелось — только по книгам его знал; Менделеев преподавал в Петербургском университете. Тот еще характерец! Он ведь, ко всему прочему, был и в Совете торговли и мануфактур, так что главному российскому мануфактурщику и до Нижнего Новгорода приходилось с ним пикироваться. Однажды он Морозову после такого горячего спора признался:
— Досточтимый московский студиоз! Да, еще и кембриджский. Прошу прощения. Но что вы меня укоряете? Лезу во все дыры? Так дыр-то в России — сколько?! Всей вашей мануфактуришкой голые задницы не прикрыть. Я сам удивляюсь: чего только не делывал! Но?.. — Вознес он к небу свой профессорский палец, как бы призывая небеса в свидетели. — Думаю, все, что мною сделано, — сделано недурно.
Можно бы этого тобольского сибиряка и за похвальбу попрекнуть, да кто безгрешен? На него такие камни катили, что Голиафа могли бы свалить. А он стоял, как скала. Сам камнищи швырял, ибо каждый его научный труд с грохотом разрывался на склонах науки. Не успели досужие умы нахихикаться над его докторской диссертацией — надо же, «О соединении спирта с водой», то бишь изобретение водки, — так он через четыре года ошарашил всех «Периодической системой элементов», сразу же названной Менделеевской. А по учебникам все химики учились, в том числе и нынешний председатель выставки. Уже не мальчиком — мужем тяжеловесным поднялся, даже без пилота, на воздушном шаре, чтобы наблюдать солнечное затмение и изучать верхние слои атмосферы. Но если за водку, которую развеселые царедворцы во главе с самим императором Александром Александровичем глушили ведрами, его оставили в покое, то за студенческие волнения его просто вытурили из университета, ханжески присовокупив:
— Вот теперь и пей на досуге свою водочку!
Дело-то вышло в 1890 году, когда Александр III еще не вовсе пропил свое богатырское нутро, а туда же — подпал под влияние министра народного просвещения Делянова, выпивохи знатного. Во время студенческих волнений сам профессор подал министру
Три года знаменитый химик перебивался консультантом при разных министерствах, пока друзьям не удалось пристроить его в Палату мер и весов. О, Россия, Россия!..
Купцы побаивались за свои укороченные аршины и облегченные гири. Поспорь-ка с таким человеком! Разве что Савва Тимофеевич Морозов спора не боялся. Он предвидел, что стычка неизбежна. Тоже ведь склонность русской натуры: царями обижен, но царей же и защищает. Разумеется, думая об интересах России. Но сами-то цари часто ли о ней думают?
Сыр-бор на съезде разгорелся о законопроекте, который Витте внес в Государственный совет. Он и назывался-то страшно: «Об ответственности хозяев фабрик и заводов перед рабочими за смерть, увечья и прочие несчастья». Бывший обер-прокурор Синода Константин Победоносцев с крестом, как со штыком, в атаку пошел. Мол, симпатии к социалистическим идеям. У нас между хозяевами и работниками добрые, истинно патриархальные отношения. Какой у нас пролетарий? Тот же мужик, еще не оторвавшийся от земли. Мы силком толкаем его в пролетарство, которое кочует с одной фабрики на другую. Ату христопродавца Витте, который и сам-то, да во второй-то раз, оженился на жидовке-пролетарке!
Дела не было разъяренной купеческой братии, что родичи этой «пролетарки», через того же мужа-министра, заграбастали все железные дороги, а Витте, хоть и повязанный женскими руками, бился с ними не на живот, уж истинно насмерть. Ему участью убиенного Александра II грозили. Ни Поляков, ни Блиох, ни Губонин — никто из железнодорожных королей на съезд не приехал.
Менделеев, сидя в президиуме рядом с Морозовым, знал, что сейчас и до водочки дойдут.
— Монополька на железных дорогах? Монополька в питейном деле?! — кричал нижегородский заводила Николай Бугров. — А вот ху-ху не хотите?! — выгибал он через жирное колено такую же жирную ручищу.
Главный хлеботорговец на Волге, разоривший всех конкурентов, стало быть, и в винокурении не последний. Винцо-то из хлебца гонится. Что ему какой-то Витте, да хоть и арапистый — Морозов!
Начал было выступать против повального пьянства Менделеев, сам же и узаконивший водочку, но Бугров ему:
— Мы тебя, профессор, на руках с вокзала несли — так на похоронных дрогах обратно скинем!
Ну, это уж было невтерпеж. Против мордвина Бугрова и сам Морозов татарином выскочил:
— Хлебная ты квашня ненасытная! Неуж не подавишься?..
Ничуть не смутился и в самом деле на квашню похожий хлеботорговец. Выбучился в кресле, как опара перекисшая:
— Неуж-да где уж! Тебе-то в особинку! За блудную девку Агнеску, что ли, на меня-то зыришься? Так я ее по христианской жалости из бордели взял да в лесной монастырек пристроил. Грешки твои, Савва, замаливать, грешки!
Слышал про это Савва Тимофеевич, про студенческие грешки давно забывший.
Как знал и о том, что немалый денежный мешок, потребный для нижегородской показухи, набивали с тяжелой руки Бугрова. Не в силах уже остановить поднявшийся гам он на правах председательствующего объявил: