Сайлент
Шрифт:
– Успокойся! – махнула на меня рукой Лиса. – Ничего твоей сестре не угрожает, я же сказала!
– Разве вам можно верить? – оскалился я.
– Иногда можно. Я попросила Вальку, чтобы она не забывала кормить Джима.
– Вы уезжаете? – остановился я.
– Возможно, придётся временно уехать отсюда. Папа возьмёт отпуск, и мы поедем в Крым.
Лиса разговаривала со мной на человеческом языке, я рычал и мяукал.
– Ошейник не снимайте с собаки, а то выдаст себя, нечаянно! – предупредила
20. … разбудила. Куэс смеялась надо мной, потому что я никак не мог проснуться. Всё же не спать ни днём ни ночью тяжело даже для меня.
Мама иногда разрешала мне ходить в школу, потому что без меня Валька ходил в школу мальчишкой, и педсовет уже вызывал маму на собрание.
Валька объяснял своё поведение тем, что боится ходить в школу девочкой без меня.
А для меня школа оказалась настоящим открытием и праздником. Учителя, учитывая мой непоседливый характер и статус вольноопределяющегося, если я у них отпрашивался:
– Сай! Гулять! – отпускали побегать по двору и по спортивным сооружениям, стоящим на стадионе.
Набегавшись, снова принимался за уроки. После насыщения кислородом мои мозги сразу включались на самой быстрой скорости, знания сами укладывались в памяти. Учителя были в восторге и ставили меня всем в пример. Ученики жаловались, что их не отпускают гулять среди уроков, поэтому у них не получается усвоить материал так же хорошо, но учителя справедливо не верили им.
– Сай отпрашивается, когда уже всё сделает, - говорили они. – К тому же он ещё очень маленький, ему тяжело так долго сидеть на одном месте.
Дома дети, из-за того, что не каждый день могут со мной поиграть, ждали меня, как самый лучший подарок.
Но в каждую бочку мёда всегда норовят сунуть ложку дёгтя. Даже из благих побуждений.
Следствие по делу погибших и потерявших память подростков зашло в тупик, и в нашем городе появились монахи-экзорцисты.
Сначала они сидели в городском УВД, изучали дела пропавших, потом стали выходить в город, и не всегда в рясах.
Я думаю, аякаси зачистили следы своей деятельности, сами затаились, или разъехались кто куда.
Но деятельность монахов мы почувствовали скоро
В школе рассказывали страшные истории, что некоторые частные дома за городом вдруг превращались в труху, даже в городе иные дома приходили в упадок. А на кладбище заработал крематорий.
Когда дома я рассказал это своей подружке-домовой, она пригорюнилась:
– Доберутся и до нас, Сай. Может, тебе стоит уехать? Поговори с мамой. Я поговорю с Лешим, он устроит тебя в лесу, в избушке.
– А как же ты, Куэс? Я не покину тебя!
– Мальчик мой! Я всё равно надолго не могу покинуть дом. Разве что перебраться в другой, но это не спасёт от облавы.
Сейчас
– Пойдём, Сай! – стащила меня на пол домовая. Потом отвела в ванную и умыла водой.
Решила напоить кофе, чтобы открылись глазки. Мы набрали мяса и сухого корма и пошли в соседний двор. Джим несказанно нам обрадовался, вилял хвостом и тихонько поскуливал.
На чердаке соседей я чувствовал человеческое мясо, оно не давало мне покоя, меня тянуло туда, очень хотелось откусить хоть кусочек, я удерживался только потому, что боялся выпустить тёмную душу Разящего. Нескольких намёков Лисы для меня было достаточно, чтобы составить о нём мнение.
– Кушай, кушай, Джим, - приговаривал я, гладя собаку, но Джим есть не хотел, он вырывался из моих рук, пытался что-то сказать, но я его не понял.
Сеть, нарывшая нас, была, наверное, магическая, потому что сразу нас с Джимом обездвижило.
Куэс погибла сразу, превратившись в трухлявый пень, а потом рассыпавшись в прах.
Я так и не понял, почему Джим, чувствуя опасность, не сбежал. Или уже некуда было?
Очнулся я уже в клетке, дрожа от холода. Одежду с меня сняли, надели магический ошейник, не дающий превратиться в маленького котёнка и согреться. Помещение не отапливалось, вокруг слышался лай собак.
Можно было встать на четвереньки. Осмотревшись, увидел в соседней клетке Джима, лежащего без движения. Он смотрел в одну точку и молчал.
Свернувшись в клубок, я забился в дальний угол, потому что от решётки несло жутью и холодом.
Кормушка была пустая, только в поилке была вода, подёрнутая ледком.
Если вы не знаете мук от холода, никогда не поймёте состояние голого мальчика при нулевой температуре. Долго лежать было невозможно, меня била крупная дрожь, и никто не приходил.
Джим был хоть в шкуре. Я тосковал по своей тёплой шубке, в которой не был страшен любой холод.
Так я провёл двое суток. Воду уже всю вылакал, оправляться приходилось здесь же, в углу. Никто не чистил клетку.
На третий день пришёл мрачный мужчина, налил нам с Джимом воды, ни слова не сказал и ушёл.
Я пытался с ним заговорить, но у меня получалось только мяуканье, как у Джима лай. Мы не понимали друг друга.
Ещё через два дня ко мне пришёл посетитель. Им оказался заместитель мэра.
Поставив перед клеткой табурет, он долго, с любопытством, разглядывал меня, потом спросил:
– Ну, как, нравится тебе человеческое обхождение?
Я хотел ему сказать, что это они сдали меня, но не смог.