Сажайте, и вырастет
Шрифт:
– Вот...
– Ага,– траурным голосом произнесла супруга, не сводя с меня внимательных глаз. – Значит, фондю. В честь чего?
– Без повода,– скромно ответил я.
– И что мне делать?
– Садись. Здесь, прямо по курсу, – расплавленный сыр. В него окунается кусочек хлеба. Вот так мы его накалываем на вилку, вот так опускаем и кушаем, запивая все это вином...
По мере того как я разглагольствовал, лицо супруги каменело все больше и больше. На стол она не смотрела – а смотрела на меня. Полная нижняя губа брезгливо
Все же она села – я пододвинул ей стул – и взяла в руки вилку.
– А без вина нельзя?
– Можно,– великодушно разрешил я. – Но лучше все-таки с вином...
– Да,– кивнула жена, рассматривая мою отечную физиономию. – Я вижу, что с вином лучше.
– Попрошу без комментариев! – я опять пьяно осекся. – С вашего разрешения, я продолжу. Тут, в тарелке, – зелень. Кинза, укроп, петрушка. Зеленый салат. Это я добавил от себя. Для, так сказать, букета ощущений...
– Я поняла. Усевшись напротив, я убавил огонь спиртовки.
– Чего ты ждешь? Не хочешь есть?
– Хочу,– тусклым голосом произнесла женщина. – Очень хочу. Только все это опять обман.
– Что именно?
– Вот это,– жена указала на подсвечник. – И это. И это. Обман, ловкий и красивый. Ты решил, что из-за твоего фондю я не замечу, что ты опять напился, как свинья?
Я ничего не ответил.
– Теперь я не дура. Пока ты сидел – я поумнела. Когда все слезы выплакала. А теперь я на двух работах, и еще в институте учусь. Ты пьян, как свинья. И опять курил траву. Я чувствую запах...
Я сидел молча, уставившись в стол, но иногда поднимал взгляд, чтобы полюбоваться красотой ее гнева.
– Это не может больше продолжаться! Я выходила замуж за другого человека. Тот – не курил, не пил водку. Не бродил по квартире, шаркая ногами, как старик. Только вчера ты сам мне рассказывал про кривые тюремные хребты, а сам? Ходишь, как пенсионер! В землю перед собой смотришь. Жалкое зрелище! Ты уже один раз едва не погубил меня и сына – когда сел. Теперь, если продолжишь свое пьянство,– опять погубишь. Извини, я не могу есть.
Она отодвинула стул и встала – прямая, гордая, дивные молнии летят из глаз; вдруг потухла и успокоилась. Цветы и свечи все же понравились ей, понял я.
– В прошлый раз,– произнесла супруга,– ты мне пообещал, что больше не будешь пить. Это было вчера, правильно?
– Да, вчера.
– И позавчера так было, правильно?
– Да...
– И неделю назад – тоже. Каждый день я слышу клятвы, а потом все идет по-старому. Получается, ты считаешь меня дурой. Ты все время думаешь: уж ее-то, мою глупую, я всегда обведу вокруг пальца... При помощи цветочков, красивых ужинов... Вот тебе, дорогой, твое фондю.
С этими словами она аккуратно взяла деревянное блюдо с зеленью и надела мне его на голову.
Травки и листья водопадом обрушились на плечи. Петрушка повисла на ушах. Мелко порезанный укроп прилип ко лбу. Струйки холодной воды устремились вниз по шее. Рубаха
– Спасибо за ужин,– тихо произнесла жена и оставила меня в одиночестве.
Вот так, господа, вышло, что в течение месяца одному бывшему банкиру ударили по лбу сотовым телефоном, а второму такому же банкиру надели на голову тарелку с укропом. И оба решили, что легко отделались.
Вечер на этом не окончился. Едва я снял с ушей и затылка веточки и листочки, как раздался звонок. Голос, зазвучавший из трубки, я хотел бы слышать меньше всего на свете.
– Андрей?
– Да, это я...
– А это я.
– Привет.
– Что с моими деньгами?
– Ничего.
– То есть как «ничего»? Я давал тебе на три месяца, а прошел – почти год. Ты что, решил меня обмануть?
Настоящий торчок не скрывает ни от кого суровой правды. Вздохнув, я признался:
– Я не могу вернуть тебе долг. Денег – нет.
– Совсем, что ли?
– Абсолютно,– траурным голосом подтвердил я. – И взять негде.
Мой собеседник помедлил.
– Ясно. То есть ты за мой счет решил нарастить подкожный слой?
– Нет,– попытался оправдаться я, но меня прервали.
– Завтра утром жду тебя в моем офисе!
– Буду,– ответил я и выключил связь.
Утром – значит, утром. В офисе – стало быть, в офисе. Все когда-нибудь кончается; завтра, очевидно, кончится и моя беззаботная жизнь торчка.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА 22
Войдя в камеру, я решил, что снова, волею тюремных властей, буду сидеть один. Каземат был девственно чист и выглядел необитаемым. Но через мгновение мои глаза различили чрезвычайно маленького человечка, сидевшего, поджав к подбородочку острые коленки, на уголке синего (собственность тюрьмы) одеяла.
Дверь за спиной гулко грохнула.
Какое-то время крошечный арестант глядел, не отрываясь, на мои кулаки, изуродованные сотнями ежедневных ударов о каменные полы прогулочных дворов. Я уловил короткую, сильную волну испуга, почти паники. Кулаки, я знал, смотрелись жутко. Кожа на костяшках свисала лохмотьями. Коричневая кровь запеклась. Царапины змеились по запястьям.
– Андрюха! – решительно персонифицировался я, стараясь выталкивать звуки из центра груди, чтобы голос выходил низко и солидно.
– Бергер, Григорий Иосифович, – очень вежливо произнес человечек, проворно, однако с достоинством вскочил и протянул мне ладошку, размером не более сигаретной пачки. Его голос, как смычок – канифолью, сдабривался неопределенным западноевропейским акцентом. – Очень приятно! Пожалуйста, проходите и располагайтесь, как вам удобно...
Я мгновенно осознал, что передо мной – не злой и не агрессивный человек. И явно – в тюрьме новичок. Наше сосуществование обещало быть бесконфликтным и взаимно комфортным.