Сажайте, и вырастет
Шрифт:
Одежда нового соседа состояла из футболки и замызганных штанов – некогда светлых летних брюк из дорогой смеси хлопка и полиэстера; такие отлично смотрятся в первые месяцы употребления, но в случае Григория Иосифовича являли собой донельзя заношенное, обвисшее, густо усеянное жирными пятнами рубище с оттянутым задом.
Рост человечка едва превышал полтора метра. Личико – отечное, бесцветное, сплошь покрытое сеткой морщин,– венчали редкие волосики, длиной и цветом отдаленно напоминающие щетину унитазного ершика.
– Откуда сам будешь? – спросил я для старта знакомства.
– Я гражданин Швейцарии,– просто ответил Григорий Иосифович. – Здесь нахожусь пять месяцев. С середины лета. Взят за контрабанду наркотиков...
–
И очень умненькие.
– Нет,– ответил крошечный контрабандист. – Я сменил уже три камеры...
– А с Фролом и Толстым случайно сидеть не приходилось?
– К сожалению, нет... Помолчали.
– Насколько я понял,это ваши предыдущие соседи? – осторожно спросил швейцарский гражданин.
– Ага.
– Прошу прощения, но нельзя ли мне угоститься одной из ваших замечательных сигарет?
– Без базара,– я протянул пачку. – То есть ради Бога. Человечек с видимым наслаждением вкусил никотина.
– Очевидно,– произнес он, снова устроившись на своем одеяле и подтянув колени к узкой груди,– вам неизвестно, что в этой тюрьме имеется специальный компьютер, и он... посредством особой программы... составляет такой график расселения контингента, чтобы никто из тех, кто сидел вместе, в одной камере, впоследствии никак не пересекался с сокамерниками своих нынешних соседей... Я не слишком путано излагаю?
– Нет.
– То есть эта программа рассеивает каждого подследственного в массе контингента, и, однажды повстречавшись с каким-либо человеком, вы больше никогда не встретитесь не только с ним самим, но и с теми людьми, кто его знает...
– Ясно,– кивнул я. – Я догнал. То есть понял вашу мысль. Нас не только сажают, но и сеют...
Григорий Иосифович из Швейцарии улыбнулся и кивнул, оценив юморок.
Испытанное мною облегчение ощутилось как прыжок в теплую воду. Мне повезло. Мой новый сосед – интеллигент! Теперь я, как Фрол, оккупирую все свободное пространство каземата. Я буду часами расхаживать взад и вперед. Стану мыться под краном, наращивать мускулы, читать книги, конспектировать учебники и вообще делать все, что захочу. Мой сожитель – интеллигент. Он меня поймет. Он всегда уступит мне, он проявит миролюбие, он станет уважать мою точку зрения. А кроме того, его габариты столь малы, что ими, в принципе, вообще можно пренебречь.
– Откуда, извините за любопытство, вам это известно? – осторожно поинтересовался я. – Про компьютер, который «рассеивает»?
– Видите ли,– стеснительно произнес мой новый знакомый, – я, вообще-то, бывший уголовный адвокат. У меня почти десять лет практики... И когда-то, очень давно, в это заведение я приходил не в качестве подследственного, а как защитник... Конечно, тогда компьютеры здесь не применялись... Но принцип рассеивания уже был в ходу...
Я был безумно рад тому, что рядом со мной нормальный, адекватный человек, не испорченный тюрьмой, и наслаждался самыми невинными и незначительными репликами, которыми мы продолжали обмениваться, пока я устраивался на новом месте – расстилал свой матрас и одеяло, расставлял на полке книги, раскладывал тетрадки. Оказавшись в привычной языковой среде, я осознал, насколько успел одичать за какие-то девяносто дней.
Без сомнения, в первые минуты нашего сожительства Григорий Иосифович меня побаивался. Я был выше его, шире в плечах и спортивнее. Но как только я отказался от тюремной фени и вернулся к лучшему русскому языку – языку Пушкина и Гоголя, трех Толстых, Бунина, Набокова и Аксенова,– которым, если честно, и пользовался всю свою сознательную жизнь,– швейцарский Гриша расслабился, задвигался, заулыбался, церемонно испросил у меня ложечку растворимого кофе. И мы стали общаться.
Григорий Иосифович Бергер не имел ни родных, ни друзей на всем пространстве СНГ. Передач не получал. Ходил в срединные осенние холода
Следующий час прошел в легкой, дружелюбной, ни к чему не обязывающей беседе. Поговорили о швейцарском сыре, о швейцарских часах, о швейцарских банкирах, о швейцарском шоколаде. О венской опере. О мюнхенском пиве. О голландских тюльпанах.
Лефортовские стены, может быть, никогда не слышали столь плавных и изящных диалогов. Напрочь забытые мною за три месяца слова и обороты: «спасибо», «пожалуйста», «с превеликим удовольствием», «будьте здоровы», «приятного аппетита», «простите», «извините», «вынужден с вами не согласиться»,– теперь перелетали от одного арестанта к другому непринужденно и легко.
В обед я добавил к рыбному супу несколько кусков колбасы,– той самой, подаренной мне Толстяком,– а также сыр и овощи. Швейцарский наркокурьер окончательно повеселел. Даже морщины на его порозовевшем личике как будто разгладились.
Еще до ужина он рассказал мне свою историю.
Начав практику в середине унылых семидесятых, выпускник Харьковского университета Гриша Бергер почти сразу сообразил, что на похитителях колхозных ку-рей и любителях пьяной поножовщины не сделает себе ни денег, ни имени. Безусловно, имелись тогда в советской стране и талантливые квартирные воры, и скопившие золотой запас разгонщики, аферюги и махинаторы – и такие попадались среди клиентов; но все они, к досаде Гриши, полагали тюрьму своим родным домом.
Попав туда, воры и махинаторы загодя знали, что это – всерьез и надолго и что никакой адвокат, сколько ему ни заплати, предполагаемые семь лет не превратит в три. Зато воры и махинаторы очень любили вылезать из своих вонючих камер на свидание, сидеть в светлом прохладном кабинете и беседовать с адвокатом «за жизнь», покуривая принесенные им сигареты с фильтром, жуя шоколадки, а то даже и курячью ножку.
Здесь Гриша и открыл свой маленький Клондайк. Он начал брать за каждый визит к подследственному небольшую, но твердую таксу, и носил все, включая деньги, письма от родных и малявы с инструкциями от остающихся на свободе подельников. Разумеется, подобные услуги были незаконны, и в случае поимки Гришу ожидали неприятности. Известен ему уже был случай, когда один обеспеченный уголовник, сходив на свидание со своим адвокатом, столкнулся с ним на следующий день в одном из тюремных коридоров. «Ты чего здесь делаешь?» – спросил изумленный урка. «Матрас получаю»,– ответил мрачно ему адвокат... Гриша понимал, что рискует. Но таков был выбранный им бизнес! Он приносил водку – в резиновых грелках, а в особых случаях и наркотики, вплоть до кокаина, который в те наивные времена кое-где именовался еще марафетом. Слух об отчаянном адвокате, готовом за скромное вознаграждение принести в тюрьму хоть водородную бомбу (нейтронную тогда не изобрели еще), распространился от Белого моря до Черного. Гриша поднял цены на услуги и стал разборчив в выборе клиентуры. Звезда его взошла. Он мотался между Киевом, Питером, Москвой и Тбилиси и везде был нарасхват.
В конце концов его захотел посаженный о ту пору в Кресты известнейший валютчик Радченко, ДЕЛО которого многие знающие люди не без оснований ставили в один ряд с ДЕЛОМ Рокотова и Файбишенко. Радченко злоупотреблял морфином и на пятый день ужасной ломки страшным шепотом приказал своему личному юристу к.ю.н. Файфману доставить ему дозу в изолятор любым способом. Либо найти того, кто это сделает. Вскоре Гриша, пронеся через строжайшую охрану в собственном заднем проходе пять граммов порошка, уже сидел напротив счастливого валютчика. Двое незаурядных профи сошлись характерами, и в итоге Радченко предложил Грише уникальный проект.