Саженец
Шрифт:
— Они тебя преследовали?
— Первый день токмо. Но моя лодка ходкая. И мы оторвались.
— Как же ты смог? Вон как исхудал. А весло оно слабости не терпит.
— Жить захочешь, не так раскорячишься, — мрачно ответил Добрыня. — Хотя признаюсь — чуть не издох. Но и жена с детишками помогали. Без них не сдюжил бы. Все гребли как могли. Спасло еще и то, что умение есть. А у тех, кто в погоню бросился, его не наблюдалось. Я как пригляделся — заметил — руки они себе стерли в кровь с непривычки.
— Они так близко подошли, что прям мозоли разглядел? —
— Зачем? Движения. Они очень приметные. Много раз видел, как кто по юности себе руки стирает, а грести надо.
— Да уж… на веслах от вас идти далековато. — покачал головой Борята, прикидывая расстояние. А потом глянул на свою парусную лодку, на которой стало сильно легче и быстрее ходить по рекам. Как они только раньше веслами обходились? И ведь ничего сложного нет…
— А почему? — вернулся к более интересной теме Беромир, нарушив небольшую паузу в разговоре.
— Что «почему»? — не понял Добрыня.
— Почему они грести не умели? Среди людей, живущих вдоль рек, к пробуждению уже все мужи умеют. И ладони заматеревшие. Плотные.
— Все да не все. Ни роксоланы, ни языги обычно в лодку не садятся, он все верхом на коне. Порой мыслится, что приросшие они к нему. А вот воды боятся. Многие из них жизнь проживают, а весла ни разу и не берут в руки. Сусаг бы лично ходил за данью, если бы не требовалось на ромейскую лодку залезать. Да и Арак особой радости от того не испытывает. Давно бы лодки завели, но нет. Только за коней держатся.
— А тут сподобились…
— Видать, приспичило. — усмехнулся Добрыня. — Ты ведь им на самое больное место там, у перелеска наступил. Никто из наших НИКОГДА не позволял себе совершать набеги ни на роксоланов, ни на языгов, ни на их родичей. Даже и пересказать тебе не могу, какой по степи гул стоит от пересудов. Словно растревоженный улей.
— Гёты же набегают.
— То гёты.
— А мы чем хуже? — усмехнулся Беромир. — Пусть радуются, что мы до ставки раса не дошли. Вот где обида приключилась бы. Только представь. Ночь. И их правитель в исподнем на коне пытается ускакать в степь, спасаясь.
— Даже и пробовать не стану. — покачал головой Добрыня. — Тебе такое не простят.
— Да ладно тебе, — махнул рукой ведун. — Простят… не простят. Ты рассуждаешь так, словно они только решают. Пошли они к черту!
— К кому?
— Да сподручные это Велеса. Приглядывают за мрачным чертогом, мучая души дурных людей. Ладно. Это сейчас неважно. Ты лучше скажи, чего ты сбежал-то? Из-за голода?
— Зима близилась к концу. Мы трудно, но пережили ее и всерьез обсуждали: как жить дальше. Даже кое-какие запасы сохранили для посева. Думали как-то перебиться рыбной ловлей, рогозом с камышом да улитками и прочим. Но тут пришли они — роксоланы. По последнему снегу.
— О как! Раньше срока?
— Никогда так к нам не приходили. Они обычно зимой у самого моря кочуют. Там и снега поменьше, и холода помягче.
— И что они хотели?
— Нашей крови. Стали устраивать дознания и расправы. Убивали и грабили, забирая последнее.
— Погоди, — шагнув вперед, произнес Беромир, — вас что, пришли убивать? Всех?!
— А кто их разберет? — мрачно ответил Добрыня. — В первую очередь они резали тех, кто тогда в поход пошел на тебя. Говоря, что самовольно и без их соизволения напали на людей, что стояли под их защитой. Но это просто пустая болтовня. Потому, как и остальных терзали, грабя немилосердно. Многих девиц и молодух угнали в рабство. Оставшихся же бросали без припасов, обрекая на голодную смерть. Ну или сразу резали, если люди осмеливались что-то им говорить.
— И люди терпели?! — ахнул Беромир.
— А что они могли сделать? Их вон сколько пришло! Даже если за копье возьмешься или дубину — и одного не убьешь, разве что случайно. Бояр у нас ваших нет. Дружин тоже. Сборы же мужчин они разгоняли нещадно. Вот и получалось, что единственным спасением оказывалось бегство.
— Да куда в степи-то бежать? Только умрешь уставшим.
— Люди старались перебраться на правый берег Днепра, к языгам. Ну, что ты на меня так смотришь? Куда еще-то? Больше и бежать-то некуда, только к ним.
— Как будто кто-то там ждал беглецов, — нахмурился Беромир.
— Языги в набеги ходят на ромеев. Там рабочие руки надобны. Да и в набежники можно пристроиться. С дубинкой какой и без особой надежды на добрую добычу, но хотя бы выживешь и прокормиться сможешь. Тем более что поход сильно зависит от удачи. Иной раз уйдешь в рваных штанах и дубинкой, а вернешься богато одетым и с дорогим оружием.
— Или сгинешь.
— Ну или так, да. Большинство просто погибают.
— А женщины и дети как? Их кто кормить станет во время набега? Бежали же как есть, без имущества.
— О них и речи нету. — особо мрачно произнес Добрыня. — Куда бабы-то побегут, али дети малые? Не сдюжат. — махнул Добрыня рукой. — На правый берег только отдельные мужи могли уходить, и то, если Фарн им благоволит.
— А ты чего туда не побежал?
— А не дали.
— Серьезно? — удивился Борята.
— Увидев, что творится, роксоланы на правый берег всадников вывели своих. Еще по льду, чтобы ловить бегущих. А по реке, как она вскрылась, лодки пустили. Наши же. Мертвым и рабам они были без надобности. Да только грести эти всадники как должно не разумеют. Оттого мы и смогли оторваться.
— Погоди. А отчего ты сразу сказал, будто они сюда идут? — спросил Беромир. — Они ведь за вами погнались, после отступившись.
— Так, мы оторвались как, ушли не далеко. Дня на два перехода — к устью реки Сож. Где и встали на отдых. Заодно еды какой требовалось добыть. И я решил с копьем на рыбу по ночам поохотиться, как ты и сказывал. С дровами беда — болотистые берега. Все вокруг сырое, включая хворост. А топоров нет, чтобы сухостой свалить. Оттого огня и не разводили, ели все сырым. Это нас и уберегло. Приметили их издали, по дымам, а они нас сразу не разглядели.